Олег Кожин - Зверинец [сборник litres]

– Прямо сейчас? – уточнил голос.

– А? Что?

– Прямо сейчас двери ломает?

Прислушавшись, Катя с удивлением поняла, что в прихожей стоит абсолютная тишина. Раньше за ревом сыновей этого не было слышно, но сейчас… и почему-то от этого кажущегося спокойствия Кате стало не по себе. Пришло понимание, что входная дверь открыта и незнакомец уже здесь, в квартире, а у нее в руках только бесполезная телефонная трубка…

– Алло-о? Я спрашиваю, прямо сейчас двери ломает или нет?

– Нет, – глухо ответила Катя. – Сейчас – нет.

Надо было закричать. Заорать так, чтобы услышали даже на улице. Может, хоть соседи выйдут, хотя, конечно, маловероятно, раз уж не появились, пока ей выбивали двери. Трубка что-то монотонно бубнила про нехватку людей, про большое количество вызовов. Раз нет прямой угрозы, привычно вещал дежурный, то и выезжать смысла нет. Но если хулиган вернется, то он непременно отправит за ним наряд. Катя плохо понимала, о чем говорит уставший голос ночного дежурного. Взгляд ее притягивал ведущий в коридор дверной проем, заполненный темнотой и тишиной. Ей хотелось завизжать, что уже поздно, и он здесь, и что приехавший наряд найдет лишь три обезображенных тела, но вместо этого она автоматически повторила за дежурным «Всего доброго» и нажала отбой.

Сережка размазывал слезы по лицу. Женька перевернулся на живот, опасно подкатившись к краю дивана. Дети уже не просто плакали – рыдали взахлеб. Но Катю занимала только крадущаяся из коридора тишина. Жуткая, угрожающая, она напоминала хищника, сидящего в засаде. Подойди ближе, говорила она, проверь, все ли в порядке, я подожду…

Сомнамбулой Катя двинулась вперед. Подсвеченный дисплеем телефона, коридор наполнился колышущимися тенями. Детский плач остался за спиной, притих, стал глуше, будто его придавили подушкой. Спереди, налипая на лицо тонкой паутиной, стелилась тишина. Катя пыталась убедить себя, что дрожь, покрывающая тело гусиной кожей, – это от холода, но понимала, что врать себе бесполезно. Она отчаянно трусила.

Щелчок выключателя разогнал тьму. Как живое существо, она втянула обожженные щупальца в лишенные света комнаты. Кроме самой Кати, в коридоре оказались шкаф для верхней одежды да тумбочка для обуви. Дверь надежно закрыта, ночной дебошир убежал, не желая провести ночь в «обезьяннике». От облегчения подкосились ноги, и опустошенная Катя сползла по стене. Несколько минут ей понадобилось, чтобы прийти в себя и вернуться к детям.

Спустя полчаса Катя вновь сидела в детской, пропуская сквозь пальцы Сережкины вихры. Острый приступ дежавю вцепился и не отпускал – подсознательно Катя ждала, что вот сейчас, с минуты на минуту вновь раздастся громкий требовательный стук и заплачут дети. Но старая хрущевка, окутанная сонным спокойствием, мирно дремала в унисон со своими жильцами. Выйдя в коридор, Катя долго смотрела на дверь, не в силах понять, чего она так перепугалась. Обшитый рейками лист металла, на массивных петлях, – такой из гаубицы не пробьешь, не то что кулаком. Так почему же?

Подойдя к двери вплотную, она встала как вкопанная, не в силах заставить себя сдвинуть заслонку глазка. Что-то внутри нее противилось, кричало панически: не делай, не делай, бога ради! он все еще стоит там, в темноте! он почует тебя, он увидит свет! не делай! не-от-све-чи-вай! Потянувшиеся было к глазку пальцы отдернулись.

Внутренний голос, другой, не трусливой, а смелой Кати ругался – ты же взрослая женщина, возьми себя в руки! Она действительно обняла себя, будто пытаясь согреться. А потом, найдя наконец компромисс, нагнулась, приложив ухо к лакированному дереву чуть повыше замка.

Сначала было тихо. Затем напрягшийся слух уловил обычные звуки, которыми живет всякое немолодое здание. Ничего странного или опасного. Скрип перекрытий да завывание сквозняков в оконных рамах перебивало лишь Катино сиплое шумное дыхание. Горячее, жадное, оно сочилось голодной слюной и…

Зажав рот рукой, Катя отпрянула. Это не ее, вовсе не ее дыхание! Кто-то действительно стоит там, в темноте… выжидая, когда глупая маленькая Катя откроет дверь и высунет свою глупую маленькую головку в коридор, чтобы посмотреть, не ушел ли вольк, вольк, страшный вольк, страшный серый вольк … Скрипнула половица под ногой, и тотчас же в ответ из-за двери донеслось гортанное клокотание. По бетонному полу зацокали… когти? Этот урод что, собаку в подъезд приволок?

С бешено колотящимся сердцем Катерина пошла на кухню. Значит, этот подонок не ушел. Сидит там, на ступеньках, пускает пьяные слюни, сопит, как паровой катер. Может, он заснул? А как же собака? В нерешительности Катя пролистала «горячий список» телефонных номеров. Полиция, скорая, спасатели, аварийная служба, Юрка… Юрка. Палец ткнул кнопку набора раньше, чем разум попытался его остановить. Сгорая от стыда, мысленно ругая себя на чем свет стоит, Катя приложила трубку к уху, с надеждой вслушиваясь в далекие безразличные гудки.

– Да? – недовольно проворчал заспанный голос.

Он спал. Третий час ночи, и он, конечно же, спал. Не дома. От обиды защипало в носу и затряслась нижняя губа. Все это разом смыло одну мысль, назойливой мухой жужжащую где-то в подкорке. Не дающую покоя мысль о том, что тот, кто рычал за дверью, был гораздо, гораздо выше даже очень крупной собаки.

– Говорить будем или в трубку сопеть? – в последние месяцы, общаясь с женой, Юра терял терпение в считаные секунды.

– Юрочка, Юрка… – Обида и страх, объединившись, взяли верх над самоконтролем, выплеснулись наружу горьким плачем. – Ю-ур-ка-а-а…

– Хорош сопли жевать! Что случилось?!

Он старался говорить строго, но Катя чувствовала, слышала – муж волнуется. Переживает. Может, не из-за нее, но уж из-за детей точно. Как плотину прорвало, Катя вывалила на него весь накопившийся ужас, все бессонные ночи, всю недоласканность и недолюбленность. Сквозь слезы она жаловалась на неугомонных, сводящих с ума детей, на бессонницу, на одиночество, на пьяного психа, пытавшегося выломать дверь, на крепнущее желание напиться в стельку… А Юрка слушал не перебивая, лишь изредка вставляя неловкие извинения.

– Так, тихо, тихо, спокойно, – сказал Юра. – Он ушел? Где он сейчас?

– Ушел. – Катя трубно высморкалась в кухонное полотенце. – Не знаю. В дверь не долбит больше, но мне кажется, что он там, в подъезде. С собакой.

– С какой собакой?

– Откуда я знаю? – огрызнулась Катя. – С большой. Сидит там, рычит, я слышала.

Она помолчала, а потом выпалила жалобно:

– Юр, приезжай скорее! Я так устала, так перепугалась… я у тебя такая трусиха, да?

От этого попрошайничества Катя ощущала себя премерзко, но все же как хотелось услышать до боли родное: «Да, ты у меня…» У меня…