Олег Кожин - Зверинец [сборник litres]

Мой убийца несловоохотлив. Молчал, разглядывая меня в упор. Кажется, даже раны ему нипочем. У меня от него мурашки по затылку. Проскальзывало в его облике что-то звериное, первобытное. Вожак стаи, альфа-самец, и вовсе не в том розовом смысле, что транслируют журналы для дурочек.

Одного из его ребят накрыло половинкой стола. Не двигается, но дышит ровно. Жив и даже почти не пострадал. Второй лежит в прихожей. Отсюда видна лишь нога в грязном берце, штанина форменных полицейских брюк. Костюмчик на случай, если соседи поинтересуются, кто это спиливает двери в столь ранний час. Ха! Ха-ха! Это в Двинцеве-то!

Сложно сказать, как он. Надеюсь, мертв. Если он очнется, я не справлюсь с троими. Черт, да я и с одним не справлюсь! Хорошо хоть, у этой шпаны не было стволов, не то лежать бы мне в прихожей, вместо оборотня в погонах. Все они оборотни, грязные злобные стайные твари!

Я неудачно дернулся, и дыра в животе злорадно напомнила, что и без стволов разделали меня знатно. Вот паскудство, больно-то как! Чем же они меня, а?! Все случилось так быстро. Если б я не видел ножей, решил бы, что меня рвали на куски клыками и когтями.

– Сссука! – сквозь стиснутые зубы процедил я и поразился, насколько жалко звучит мой голос.

Бритоголовый ухмыльнулся окровавленным ртом. На миг мне почудились алые завитки, что протянулись к нему от моих ран. Этот урод будто питался моими страданиями! Как же больно, зараза, как больно! Надо собраться с силами и уматывать отсюда, пока с силами не собрались налетчики. Парень под столом шевельнулся и застонал. Я поглядел на его руку. Даже без сознания он не разжал ладонь, и нож тускло отсвечивал кромкой лезвия…

Под утро сон свалил меня. Усталость, нервы и адреналиновый выброс измотали организм, и я проспал весь день. Сон выдался душным, маятным. Кажется, в домофон пару раз звонили, стучали в дверь, но кошмар поглотил меня без остатка. В лабиринте Двинцева, разросшегося до размеров Москвы, я убегал от безликих чудовищ. Разбуженное топотом эхо носилось за нами, как летучая мышь, сипело натужное дыхание, скрежетали зубы.

Проснулся от боли в челюстях. Это я, я сам скрипел зубами во сне. Подушка напиталась потом, как губка, простыню можно было выжимать. Я похлопал по щекам, приводя в чувство помятую физиономию. Сходил отлить. Умылся, стараясь не глядеть в зеркало. Пригладил пятерней растрепанные волосы. Да, видок у меня, наверное, тот еще.

Рука все еще плохо слушалась, но болела гораздо меньше. Я сорвал крышку с баночки аспирина. Засыпал таблетки в рот, не считая разжевал. Хотелось избавиться от гадостного вкуса, запить теплой минералкой, но я где-то слышал, что так лекарство действует быстрее. Я бы памятник поставил человеку, который придумал аспирин.

Осторожно сдвинув шторы, я выглянул на улицу и застыл как статуя. Холодок пополз по хребту, вморозил ноги в истертый линолеум. Пальцы затряслись, край шторы выскользнул. Горло сдавило. Во рту стоял мерзотный привкус таблеток. Сердце так отчаянно забухало в груди, что мне захотелось прижать его подушкой, чтобы не услышали стоящие под окнами.

Они никуда не ушли и, похоже, пробыли тут всю ночь. Двое подпирали старенькую красную «девятку». Спортивные куртки с поднятыми капюшонами, подтянутые фигуры, штаны с лампасами. Это они, я не мог ошибиться… или мог? Черт, да все мужское население Двинцева так одевается! Тогда отчего сосет под ложечкой? Почему бросает в дрожь от одной мысли, чтобы спуститься вниз, пройти мимо тонированной «девятки»?

Потому что я чую, нет никакой ошибки. Это мои ночные преследователи. Расположились с комфортом, лузгают семечки, сплевывая шелуху под ноги, швыряют бычки на заросший газон. Ждут, пока я выйду, чтобы закончить начатое.

Я прикинул, могли они разглядеть мое лицо? По всему получалось, что нет. Ущербная луна, беззвездное небо, в арке стояла темень, хоть глаз коли. Да, они знают дом и даже подъезд… в котором, помимо меня, проживает еще семь молодых мужчин. Если только не… Вот тут меня проняло по-настоящему. Я вдруг подумал, а что, если в той арке они поджидали именно меня?

Вот чепуха какая, а? Да кто меня тут знает?! Кому я сдался?! Живу без году неделя, не отсвечиваю, из квартиры лишний раз не выхожу. Не располагает Двинцево к прогулкам. Нет, это я себя накручиваю. Надо успокоить нервы, обдумать все неторопливо, за завтраком… или это уже поздний ужин? Собрать растерянную в ночной погоне храбрость и спуститься во двор. Выходить все равно придется, в холодильнике запасов – только на ужин и хватит.

Страх извивался скользкой гадиной, не желая отступать. Я с трудом загнал его поглубже и снова выглянул за штору. Ночь надвигалась, неспешно подминая под себя дома, дороги, глотая неработающие фонарные столбы. Фигуры наблюдателей размылись, стали призрачными, нереальными. «Девятка» тарахтела на холостых оборотах. Лампочка освещала салон, и я представил, как там, на заднем сиденье, ждут своего часа похожие на голодных рыбешек биты.

В десять часов к «девятке», слепя ксеноновыми фарами, подъехала еще одна машина. Марки я не разглядел. Страх перерос в ужас, но удивления не было. Все правильно, смена караула. Даже неутомимые оборотни-ищейки нуждаются в небольшой передышке.

Сменщики заняли позицию напротив подъезда, а «девятка», утробно рыча двигателем, укатила со двора. Я пронаблюдал за ними всю ночь, различая лишь огоньки сигарет да отсветы приборной панели. В шесть утра «девятка» вернулась, а я встретил самый отвратительный рассвет в своей жизни. Тогда я еще не знал, что самый отвратительный рассвет мне еще только предстоит…

Я поймал себя на мысли, что прислушиваюсь, не орут ли сирены. Нет, тихо. Двинцевская полиция не предотвращает убийства, а собирает трупы. В этом они едины с двинцевской скорой помощью. Нехитрая философия: пока нет тела, нет и дела. Соседи тоже вряд ли придут. Рукопашная в моей прихожей была хоть и жаркой, но быстротечной. Этот город полон всякого дерьма и привык к ранним дебошам.

Захлебываясь болью, я стянул рубашку, скатал валиком и обернул вокруг живота, стянув рукава тугим узлом. Как мертвому припарка, рана все равно кровоточила, клетчатая ткань быстро набухла красным. Но хоть так. Я потерял слишком много крови, не стоит усугублять своим бездействием. Закончив с перевязкой, я бессильно откинулся на спину. Дыхание вырывалось с нездоровым свистом, нижнюю губу саднило. Я пощупал языком. Так и есть! Прокусил насквозь!

Бритоголовый следил за мной, злорадно посмеиваясь. Мои страдания будто исцеляли его, вливали силу в ослабевшее тело. То ли я уменьшился, то ли он стал больше? Мой убийца сжимал нож с такой силой, что сбитые костяшки белели. Откуда взялся нож? Был у него все время? Или он успел подобрать его, пока я был занят перевязкой? Я боялся смотреть на него и боялся упускать из виду. Магнетическая животная ненависть, льющаяся из пустых глаз, накрывала меня с головой, сплющивала, вминала в стену.