Олег Кожин - Зверинец [сборник litres]

Возле черной от сажи печи в тяжелом деревянном кресле, выложенном шкурами, сидела старуха. Сперва Маричка разглядела только огромную голову, заросшую седыми, свалявшимися в колтуны, немытыми волосами. На иссеченном морщинами лице – крючковатый хищный нос, узкие бесцветные губы, холодные рыбьи глаза. Тонкая дряблая шея, а от шеи вниз – неподвижный обрубок. Бесполезные конечности – короткие высохшие культи ног, веревками висящие руки со сросшимися пальцами, – распухшими суставами крепились к рахитичному тельцу.

ну чего развел тут мокрое место мужичок с ноготок – заворковала ведьма, и по тому, как удивленно вскинулся Ванечка, Маричка поняла, что до этого он ничего не слышал, – у бабушки без тебя сыро как в озере

Над столом поднялась деревянная ложка с обгрызенными краями, повисела в воздухе и поплыла к Ваньке.

на ка вот тебе машинку – Ванька восторженно протянул руку к подарку, – поиграй поиграй а после в баньке тебя попарим и к мамке папке отведем

– Мать, а может, без баньки, а? – недовольно спросил Платон. – У нас насос сломался, вручную воду таскать придется. Такая еще морока с ней, с банькой этой…

ты паскудник за собаку мать держишь – рассвирепела карга, – он весь потом изошел страхом пропитан грязный чумазый отмойте сперва

– Да поняли, мать, не кипиши. – Гусь хлопнул по столу татуированной лапой. – Сделаем. Хотя, по чесноку, Платошка прав: все одно пацана живьем в котле варить, там бы и помылся…

Маричка вцепилась зубами в кулак, чтобы не закричать от страха.

все топите баню оглоеды устала я

съем мальца в силу войду выпорю вас как сидоровых коз

и вот что еще

Минуя непутевых сыновей, старуха уперлась взглядом в окно.

в следующий раз кота мне принесите

мышей развелось

Маричка вжалась в стену. Скрипнула дверь. По кособокому крыльцу, громко стуча кирзачами, протопал Гусь. Платоша, выходя, мазнул рассеянным взглядом по Маричке, прилипшей к теплым бревнам, и побежал догонять брата. Кто заметит маленькую мышку, снующую по своим мышиным делам?

– Давай на «чи-чи-ко»: кому дрова, кому воду таскать? – донесся его удаляющийся мальчишески-звонкий голос.

– Ты на воде, я на дровах, – обрубил старший брат.

– А че вечно я на воде?! Я че, крайний?!

– Ты на воде, я на дровах, – с нажимом повторил Гусь.

Голоса стихли. Маричка с трудом дождалась, пока на заднем дворе застучит топор, а над крышей закружится, уходя в низкое небо, сизый дымок. Спрыгнула на крыльцо, толкнула дверь, на меня не глядите, мимо идите . Внутри пахло сухой полынью и нечистым больным телом. Ведьма, прикрыв веки, дремала среди грязных шкур. Седые, давно не стриженные патлы оплетали кресло и само тщедушное тело так, что непонятно было, где заканчиваются волосы и начинается шерсть. Ванечка, улыбаясь как дурачок, водил перед лицом грязной деревянной ложкой, с пухлых губ срывалось механическое тарахтение. Некогда было пялиться по сторонам, но Маричка, робкими шагами подбираясь к брату, не удержалась. С жадным любопытством глаза ее поглощали мрачное убранство избы.

Под низким потолком висели пучки сушеных трав и соцветий. Их терпкий летний дух тонул в нечистом смраде. По закопченным балкам копошились и попискивали нетопыри – весь пол в белом помете. На столе да на полках оплывшие свечи плакали застывшим черным салом. Кругом грязная посуда, рваная ветошь, битые черепки, хлам, тлен и погань. А в красном углу – ой, мамочки родные! – распахнул распятые объятия Христос с козлиной головой.

здоровые нынче мыши пошли – заскрипел меж Маричкиных ушей ведьмин голос, – упитанные мясистые

Рыбьи глаза ведьмы видели все, как есть, и маленькая мышка поняла, что попалась. Нечего теперь таиться. Маричка метнулась к брату, от души влепила улыбающейся мордашке хлесткую пощечину. Ванька скуксился, но Маричка не дала разреветься, потащила за собой.

Пять шагов они успели сделать. Только пять. В пол-ладони не дотянулась Маричка до двери. Невидимые руки бесцеремонно развернули детей, потащили обратно, к дубовому креслу, где среди ветхих шкур скалила длинные желтые зубы парализованная карга.

Ванька сдался сразу. Да и много ли силенок у пятилетнего мальчишки? Упал на грязные доски, глаза закатились, кровь носом. Чудом Маричка руку брата не выпустила. Слабость в ногах, стопудовый груз на спине, шум в ушах, не выстоять, не удержаться. Но она выстояла. Схлынула первая волна, и Маричка шагнула к дверям, волоча за собой бесчувственного брата.

упрямая мышка сильная – шум в голове обратился в каркающий смех, – хорошо что сама ко мне пришла моей будешь моей мышкой

Руки-невидимки рванули назад с утроенной силой, и Маричка не сдюжила, развернулась. Белые глаза карги усеивали густые сети лопнувших сосудов. От напряжения из крючковатого носа тонкой струйкой лилась красная юшка, смешиваясь на подбородке с вязкой слюной. Бескостные руки-плети извивались и гнулись обезумевшими змеями. Внутри парализованного тела клокотала сейчас такая мощь , что высохшие мышцы забыли о своем бессилии. С ужасом Маричка почувствовала, как ноги ее отрываются от пола.

Бесполезно бороться. Но если подчиниться, Ванька умрет страшной, мучительной смертью, чтобы еще сильнее напитать эту злую Силу. Его глупый черепок украсит пустую палку в покосившемся тыне. А что будет с ней, что будет с маленькой мышкой Маричкой?.. Что-то страшное, чудовищное, во много крат худшее, чем смерть. Но внутренний голос шептал: подчинись, поддайся, так надо. И Маричка сдалась.

Не встретив сопротивления, чудовищная сила рванула девочку к ведьме. Слишком сильно. Слишком резко. Непослушные ноги пронесли Маричку через горницу. А послушные руки схватили со стола чугунок с остатками присохшей каши и с размаху врезали старухе по голове. Призрачная сила тут же исчезла. Ведьма уронила голову на ссохшуюся грудь, киселем растеклась по креслу. Маричка сгребла седые волосы рукой, приподняла уродливую голову. Обострившееся чутье подсказало – жива, жива ведьма, но очнется нескоро. Маричка поспешно выпустила сальные патлы, с омерзением вытерла ладонь о платье. Все не покидало чувство, что меж пальцами шныряют скользкие белые черви.

Не теряя времени, Маричка потащила брата на улицу. Через скрипучую дверь, по косому крыльцу, сквозь заросший двор, за страшный тын, в заповедную чащу, дальше, дальше, дальше! У самой кромки леса, где нахоженная тропинка смыкалась с елями, Маричка обернулась и горько вскрикнула. От избушки на беглецов, уронив от изумления челюсть, пялился Платоша.

Дети припустились по присыпанной палой хвоей тропке. Ветви еловые, укройте! Корни смолистые, бросьтесь душегубам под ноги! Заведи, заплутай их, тропинка заветная, сбей со следа Гусей-Лебедей! Но старые сказки забыты, а старые боги мертвы. Где та говорящая яблонька, где речка с кисельными берегами? Прямо идет дороженька, а по пятам за Маричкой и Ванькой мчат братья Лебедевы, и уже слышны за спиной сбивчивое дыхание Платона и сдавленная ругань Гошки.