Сергей Милушкин - Заражение

Скорее всего, Сапрыкин очень редко заходил в эту палату, иначе бы помнил, что ее расположение отличается от большинства хотя бы потому, что изначально это была вовсе не палата, а помещение для дезинфекции приборов и оборудования, — его поэтому и сделали подальше от остальных.

Дернувшись из стороны в сторону, тень замерла. Секунды, пока Сапрыкин искал выключатель, растянулись в часы и Базелевич в эти самые мгновения, несмотря на весь свой скептицизм, решил, что и Супранович и Вика Ефимова и Денис Чернышов и тот хитрожопый экстрасенс, который, видимо решил срубить денег по-быстрому, да все оказалось не так просто — все они — настоящие, как и истории, с ними связанные. Как и эта тень, стоящая позади кровати.

Резко включился яркий свет и Базелевич зажмурился, прикрываясь рукой. Тень перестала быть тенью — но оттого не стала менее страшной, как будто приведение, застывшее над кроватью спящей девочки, вдруг обрело телесность.

— Э… я же хотел вас предупредить, у девочки посетитель… — тихо сказал дежурный врач, убирая руку от выключателя.

Сапрыкин чертыхнулся. Лицо Базелевича было белее мела.

Все произошло так быстро, что женщина, стоящая у изголовья кровати девочки, не успела убрать руки от приборов. Она так и замерла, глядя красными от недосыпа или простуды глазами на трех мужчин.

Она, тем не менее, выглядела абсолютно спокойной, хоть и нездоровой на вид.

— А почему вы в темноте? — спросил Сапрыкин, обращаясь к ней. — Вы же, как я понимаю, мать девочки?

Она не ответила на вопрос, отошла к окну и скрестила руки на груди.

— Сколько еще вы будете издеваться над моей дочерью? — спросила она глухим, шелестящим голосом. — Я требую прекратить это мучение прямо сейчас. Немедленно!

Дежурный врач и завотделением переглянулись.

— Позвольте, — сказал Сапрыкин. — Еще пару недель назад, вы, кажется говорили, что сколько угодно будете…

— Я не знаю, кто это говорил, — отрезала она, глядя в лицо дочери. — Так больше продолжаться не может. Я могу подписать любые бумаги. Отключите ее.

Базелевич почувствовал страх. Озноб пробежал по всему телу — этот неприятный холод, от которого нет избавления. Страх. Он хотел сам предложить отключить девочку — по всем признакам она давно уже утратила любую возможность очнуться и вернуться к нормальной жизни. Но… чтобы это предложила мать… Родная мать?!

— Что скажете, Юрий Михайлович? Вы специалист по детским пограничным состояниям, ваше мнение будет важным…

Базелевич пошатнулся.

В голове пронесся душераздирающий крик той малышки, невнятные слова, туман и боль. Болото, трухлявые пни, мертвые коренья, цепляющие за ноги — трясина медленно засасывает, поздно кричать. Тот, кто оказался здесь уже не выйдет живым.

— Я… хрипло сказал он, — я…

Не-е-ет!!! Па-аааа-па! Спаси меня! Па-ааа-почка! Ты где?

Он потряс головой. Еще не хватало грохнуться в обморок. Кажется, он заболевает.

— …я согласен с мнением Александра Петровича… и… полностью поддерживаю законное желание матери ребенка. У всего есть предел.

Сыпрыкин, кажется, не ожидал такое услышать. Он переводил взгляд с Базелевича на мать и обратно. Она лежала между ними — чистая и невинная, спящая красавица и они решали ее судьбу как будто речь шла о походе в магазин и выборе картошки на ужин. Сталкиваясь каждый день со смертью, он, тем не менее, чувствовал себя не в своей тарелке, стоя здесь и вынося приговор.

— Что ж, — сказал он, глядя на мать. Что-то в ее виде тревожило его, но что именно? Она не была взволнована, чтобы такое поведение списать на аффект, не пьяна и не под воздействием наркотиков — наоборот, очень даже адекватна и рассудительна. Но что-то все же с ней было не так. Он видел это как опытный врач, но определить причину беспокойства не мог и это волновало его еще сильнее. — В понедельник соберем консилиум и решим, что делать дальше. Вы, Юрий Михайлович, можете участвовать, ваш голос также будет учтен. А вам, — он кивнул матери девочки, — нужно написать заявление об отключении систем жизнеобеспечения. Понимаете свою ответственность?

Она кивнула. Ни тени эмоций. Перегорела? Вряд ли, перегорание выглядит похоже, но не так.

— Как можно это ускорить? — спросила она, глядя на дочь безучастным взглядом. — Я требую консилиум сейчас.

Базелевич похолодел. Да она, похоже, совсем сбрендила.

Сапрыкин покачал головой.

— Это исключено.

Ее глаза злобно сверкнули.

— Я буду жаловаться в комитет по здравоохранению администрации и губернатору. Вы издеваетесь над девочкой. И заставляете страдать меня. — Я просто так это не оставлю.

— Мы можем попробовать собраться завтра, — примирительно сказал заведующий отделения.

Она обвела палату тусклым взглядом.

— Уж постарайтесь.

Подобрав спортивную сумку у ног, она вышла, не попрощавшись.

Базелевич покрылся испариной. Он хотел бы очутиться сейчас дома, с рюмочкой коньяка на любимом диване с хорошей книжкой.

— Ладно, — спустя пару минут сказал Сапрыкин. — Нужно идти, или вы хотите ознакомиться с документами?

Базелевич крутнул головой. Он уже выходил из палаты, закрывая дверь, когда полный отчаяния шепот догнал профессора:

Не делайте этого! Не позволяйте ей убить меня! Прошу вас!!!

Он в панике оглянулся. Девочка лежала в темной палате абсолютно без движения. Светлое пятно кровати в мерцающей темноте выглядело неправдоподобно одиноко и пугающе.

Завтра же! Завтра! Никаких откладываний, — подумал он, прибавляя шаг.

— Савелий Петрович, я думаю, мать права. Соберемся завтра утром и решим этот вопрос, — кивнул он обескураженному заведующему отделения.

2012 год

Если это сон, то, пожалуй, самый реалистичный сон из всех, что она видела в своей жизни. Так подумала Маша, открыв глаза. Она не помнила, как они попали сюда. Впрочем, в последнее время такие странности-метаморфозы случались с ней все чаще.

Ей казалось, что время — где-то там, снаружи, в каком-то другом мире, течет по-прежнему, минута за минутой, час за часом, день за днем, тогда как здесь, в институте, оно сплющивалось, вызывая галлюцинации и тревогу. Нет, — страх.

Они подписывают договор. Она просит ручку у мужчины, смутно знакомого, потом завтрак или обед, лекция, медосмотр… или наоборот и, наконец, первый укол.

Первый укол. Каждый день первый укол. День за днем. После укола, момент которого она помнит очень смутно, все меняется — и это не какие-то внешние или внутренние изменения, это изменения сути. Изменения в ее человеческой природе. Что-то внутри нее сопротивляется до последнего, чернота, подступающая к горлу, вот-вот польется внутрь и тогда…

Она в ужасе взмахнула руками, ударив Андрея по лицу.