Сергей Милушкин - Заражение

— Не обману, — твердо сказал Петя. У него тряслись ноги, но отступать было поздно.

Непогода усиливалась. Резкий северо-восточный ветер нес тяжелый трупный запах. Такой вони в городе давно уже не было.

Макс заткнул нос. По правде говоря, от тошнотворного привкуса мутилось в голове.

— Ну и чертова вонь! Как у негра под мышкой!

— Сегодня, — сказал Мышкин, глядя на Петю холодными серыми глазами. — Ты сделаешь фотки сегодня.

Снег продолжал падать. Внешне вроде бы ничего не изменилось.

Но Петя почувствовал, как сердце его остановилось.

Он сам залез в петлю. Его подвели к стульчику, повесили веревку, кто-то даже ее заботливо намылил, но влез туда он сам. Вопрос — кто выбьет стул.

Мышкин склонил голову. Длинные рыжие волосы выбивались из под спортивной шапочки «Динамо Москва». Петя знал, что Мышкин бредит хоккеем, хочет правдами и неправдами попасть в клуб и начать играть, но путь туда ему заказан. Впрочем, когда подрастет, вполне может претендовать на место тафгая, если его заметят. Только кто ж его заметит, кроме местных полицейских…

— Я понял.

— Что ты понял? — медленно спросил Мышкин. Стоящие по бокам Макс и Рома притихли. Вдалеке вскрикнула птица, тревожно и резко.

— Будут сегодня тебе фотки, — сказал Петя, холодея от собственной наглости и самоуверенности. — Он укутался в шарф, чтобы никто не заметил его пылающих щек.

— Без обмана, ты меня знаешь, — сказал Мышкин. — Я дам тебе свою трубу, на нее и сфоткаешь. Вечером встретимся. Если все сделаешь как надо… считай, ты в банде.

Макс и Ромка переглянулись. Видимо, Кирилл им таких предложений не делал.

— Ладно, — пожал плечами Петя. — На твой, так на твой.

В этом момент его мысли были слишком далеко, чтобы осознать, куда завел его язык. Он снова стоял в том коридоре, держа за руку улыбающуюся девочку. Расстояние до белой двери неумолимо сокращалось.

— Эй, — резкий окрик вывел его из оцепенения. — Ты с нами? Почти пришли.

Петя поднял взгляд. Пойма ручья здесь плавно уходила влево, а на пригорке, прямо перед ними возвышалось красное поблекшее здание старого кинотеатра. Из под снега на подступах к нему выглядывали сломанные пивные ящики, торчащие разбитые бутылки, на ветвях голого кустарника висели полусгнившие тряпки. Мрачное здание покрывали рваные надписи краской, смолой и даже попытками граффити.

«Вари борщ и умирай», «Че сидишь, целуй ее… быстрей», «Мой любимый ублюдок», «А если вселенная бесконечна?» и тут же «А хули толку?», наискось огромными буквами: «Все эти садистки действуют на нас на расстоянии, уродуют нас, убивают нас». Ниже, почти у самой кромки земли — краской, похоже на зеленку: «Если ты ждёшь знак, то вот он».

Дом был покрыт этими знаками, как старый зэка татуировками — годы, имена, выпуски, встречи и расставания, радость и печаль, злоба и ненависть, свастики, звезды, лучи, пентаграммы — все слилось в один метасимвол, переплелось и стало одним целым. Кинотеатр истекал памятью, как убитый воин кровью. Но на его похороны, то есть, снос в городской казне не было денег — так он и стоял на отшибе заброшенного парка, некогда цветущего и благоухающего. Теперь это место старались обходить стороной, здесь швартовалась пьянь, бандиты, наркоманы, ищущие укромный уголок, умалишенные и… вездесущие школьники — легкая добыча для всех остальных. Правда, среди них мало находилось смельчаков, кто вообще добирался до этого места, не говоря уже о том, чтобы залезть вовнутрь.

Продравшись сквозь голый кустарник, они подошли к зданию и прислушались.

Ответом была тишина. Обманчивая и зыбкая. Давно разбитые окна смотрели наружу черными глазницами. Влезать туда очень не хотелось, но снаружи становилось еще хуже — началась метель и они сильно продрогли.

— Ну что, кто первый? — спросил Мышкин. — Давай, Макс, я подсажу.

— А чего я? — Макс отошел за спину Пети. — Кому надо, тот пусть и лезет.

Петя подошел к окну, взялся голыми руками за холодный подоконник, грязный и скользкий. Провел рукой — кажется, стекла нет. Подтянулся, Мышкин подставил руку, оттолкнулся от стены ботинком, забросил ногу и медленно, стараясь ни за что не зацепиться и не пораниться, потянулся внутрь. Подоконник был широким, чуть ли не полметра, он залез на него, потом спрыгнул на деревянный пол с другой стороны. Битое стекло, бутылки, шприцы, рваные газеты, пачки сигарет — всюду хлам и продукты разложения. Начинало смеркаться, хотя еще и трех дня не было.

— Ну что там? — услышал он голос Кирилла. — Эй, вы идете? — спросил он у Макса и Ромы.

— Мы будем на стреме, — сказал быстро Макс. Стандартная отмазка труса, которая, тем не менее, порой срабатывала. Потому что на стреме тоже кому-то нужно стоять. Чаще всего этот кто-то убегал, не подав никакого сигнала.

— Ладно, — услышал Петя голос Мышкина, раздавшийся после паузы. — На стреме так на стреме. Не дай бог свалите, убью, — сказал он. — Понятно?

Ответом была тишина. Конечно, свалят, подумал Петя. Причем, первые. Ищи потом их. Но отступать некуда. Он высунулся из окна. Внизу прыгал Мышкин, он замерз и пытался согреться.

— Давай, Пит, руку, — скомандовал он.

Петя протянул руку, в одно мгновение Кирилл оказался внутри.

— Ух ты, как тут клево, — сказал он, потом повернулся к окну, посмотрел на жмущихся братьев. — Эй, не проморгайте никого. Слышь, Макс! Ладно, идем, — сказал он Пете. Посмотрим что там и уходим. Тебе еще фотки делать. Или ты забыл?

Петя покачал головой.

— Нет.

Они направились по коридору, поглядывая в разбитые окна. Под ногами хрустело стекло, если тут кто-то и был, то давно бы услышал непрошеных визитеров.

Они уперлись в выщербленную стену, на которой красной краской были старательно выведены большие буквы: «КОГДА-НИБУДЬ Я ДОЖДУСЬ ТЕБЯ И МЫ БУДЕМ ВМЕСТЕ».

Петя почувствовал холодок, пробежавший по спине. Ему хотелось броситься назад, выпрыгнуть в окно, в рыхлый снег и не оглядываясь, бежать до самого моста. И черт с ним, что его посчитают трусом!

Но он сдержался. Справа была закрытая дверь. Над ней, прибитый одним гвоздем, висел сбитый номер на овальной медной пластине. Мышкин протянул руку и повернул его на девяносто градусов.

— Триста тринадцать, — прочитал Кирилл. — Почему триста тринадцать?

Петя почему-то не удивился.

— Сегодня девятое ноября, — сказал он.

— И что с того?

— Это триста тринадцатый день в году.

Мышкин взглянул на него как на полоумного.

— Ты эти штуки будешь своему Геродоту рассказывать или как его там, имея ввиду, видимо, учителя математики, Германа Исааковича. — Он толкнул дверь и та со скрипом отворилась.

Пахнуло запахом паленой кожи, дерева и сырой затхлости, какая обычно бывает в протекающих подвалах. А еще…