Генри Олди - Черный ход [СИ litres]

Я вся дрожу, отмечает Рут. Почему? Меня так встревожил поступок Дэйва? Нет. Я возмущена действиями отчима? Нет. Удивлена проницательностью Пастора? Тоже нет. Его словами?

«Вы идиот, брат мой. Только идиот может терзать допросом умирающего. Человек, у которого вместо головы седло. Теперь он точно ничего не скажет. Ни вам, ни мне. Он будет упираться до последнего. Ленивый мул сговорчивей, чем он сейчас. Исполнить контракт до конца? Для таких, как он, это дело чести…»

Дрожь усиливается. Рут повторяет сказанное Пастором, вертит в голове так и этак, и чувствует, как ее трясет, будто от приступа лихорадки.

Что происходит?!

– Его нельзя оставлять здесь, – Рут встает. – Преподобный Элайджа, у вас есть повозка? Лошадь?

Она пытается скрыть от чужих взглядов свое состояние. Так прячут деньги от спутников, вызывающих подозрение. Получается или нет, не ей судить. Еще труднее избавиться от навязчивой мелодии, всплывшей из темных глубин памяти. «Танец веселого лодочника» в обработке для губной гармоники. Пастор никогда не исполнял эту песню, да еще так фальшиво. Во всяком случае, он никогда этого не делал в присутствии Рут.

– Этого человека, живого или мертвого, надо доставить к шерифу. Сделать заявление…

– Шериф? Это к Дрекстону, что ли?!

Элайджа истерически хохочет:

– Шериф пьет больше моего. Мы его не добудимся, мисс. Шериф – пустое место, и даже на этом месте он долго не просидит. К тому же он ночует у вдовы Махони. Привезти труп к ней – стопроцентная гарантия, что вдова поднимет на ноги весь город.

Священник назвал еще живого человека трупом? В присутствии умирающего?! Упрек застывает в горле мисс Шиммер. Если Элайджа сгоряча и позволил себе лишнего, то все упреки мира опоздали. Красавчик Дэйв все еще человек, но вне сомнений, он больше не живой.

Пастор берется за гармонику:

«Я есмь воскресение и жизнь, – звучит благая весть, – и всякий, живущий и верующий в Меня, не умрет вовек…»

А Рут слышит:

«Лодочник танцует, лодочник поет, лодочник делает все, что угодно…»

– Если хотите сделать заявление, мисс, – Элайджа перебивает напев, – обратитесь к помощникам шерифа. Двое живут неподалеку, на Кладбищенской: Джошуа Редман и Сэмюель Грэйв. Подходящее название для улицы, не находите? Дом с черепичной крышей, дальше пустырь и кладбище. Парни бойкие, им проснуться – что мне до ветру сходить! Простите, мисс, я сегодня несдержан на язык…

– Черепичная крыша, – повторяет Рут. – Дальше пустырь и кладбище.

– В яблочко, мисс! – похоже, священник не в силах остановиться. Мелет и мелет, и речь преподобного Элайджи звучит так, словно рот его набит хлебным мякишем. – А я разбужу мальчиков Руперта Формана – и мы доставим тело гробовщику Ходжесу. Врач этому вралю уже не нужен, а у гробовщика есть холодный погреб. Там Ходжес за полдоллара красит мертвецам щеки и подвязывает челюсти. Если утром шериф захочет осмотреть тело, труп будет к их услугам. Не беспокойтесь, мисс, я засвидетельствую, что вы стреляли, защищая меня от неминуемой смерти. Ни один суд в мире, даже неправедный судия, который Бога не боится и людей не стыдится, не сможет придраться к вам…

Когда за станцией дилижансов раздается выстрел, Элайджа подпрыгивает на месте. Журчит дурно пахнущая струйка, стекает по брючинам на землю – преподобный обмочился от страха.

– Где это? – быстро спрашивает Пастор.

– К-к-к-кажется, на К-к-к-кладбищенской…

«Двое живут неподалеку, на Кладбищенской: Джошуа Редман и Сэмюель Грэйв…»

Рут срывается с места. Пастор обгоняет ее, но мисс Шиммер прибавляет ходу, вырываясь вперед. Зачем ей это надо, Рут не знает, но бежит со всех ног.

Что может дух? Бесплотный, мать его, дух?!

Только вопить во всю мочь:

– Давай! Врежь ему! Бей промеж глаз!

Думаете, это Джошуа Редман поддерживает своего закадычного друга Сэмюеля Грэйва? Советы дает? Неправильно думаете, сэр!

Сэму не до кулачного боя. Сэм сидит на полу, вытянув ноги, кровь в два ручья течет из носа на грудь, а знаменитые на весь Элмер-Крик кувалды висят самым позорным образом. Малое дитя сейчас надерет Сэму его черную, как вакса, задницу, а он и ухом не поведет.

Какие уши, если тебя вырубили?

– Давай! Бей! Расквась ему рожу!

И в страшном сне Джошу не привиделось бы, что он станет поддерживать – да что там! – болеть всей душой за сволочного тахтона. А что делать? За кого болеть, если тахтон, как ни крути, свой, а незваный гость – чужой? Черти кто с железными пятками?!

– Сади в ухо! В ухо, говорю!

Сразу после выстрела, как раз когда Сэм получил по морде, Джошево тело подорвалось с кровати, словно его змея между ног укусила – и кинулось в драку. Да так, что Джош сам себе обзавидовался. Гость тоже не сплоховал: бьет, пинает, тычет. В комнате теснотища. Кровати, шкаф, подоконник. Стулья, зеркало на стене. Тумбочка с кувшином воды. Кто иной уже сцепился бы грудь в грудь, запнулся обо что-нибудь – и покатился в угол.

Нет, не катятся. Машутся почем зря. Как и помещаются-то? Не иначе, в юности с цирком ездили – прятались в ящик, а их там пилой распиливали.

– Дери с него шкуру! Свежуй!

Крутится карусель, летают стулья. Зеркало упало, разбилось. Кувшин вдребезги, вода вытекла. Тумбочка перевернулась, но вроде цела.

– Кончай с ним!

Будь в комнате светло как днем, и то бы Джош немного разглядел. Одно ясно: тахтон бьет выродка, как бил на площади Майкла Росса, земля пухом Большому Майку. Смысла в ударах с гулькин нос, только Джош уже знает, чем это дело кончается.

Незваный гость вертится, юлит. Бережется, словно стеклянный. Если случай подворачивается, лупит тахтона в хвост и в гриву.

– Что ж ты творишь, сукин сын!

Жалко, сэр. Видели, как в лоб прилетело? Это же мой лоб, сэр, и ребра мои, и вся шкура целиком. Другой такой шкуры не купить – ни в Элмер-Крик, ни в самом Майн-Сити. Каждый удар, доставшийся тахтону, рвет сердце на части. Аж дух захватывает, сэр! Что еще у духа захватывать, если не дух?

– Вали его! Насмерть бей!

Были бы руки, схватился бы за револьвер. Палить в суматохе – дело гиблое, можно себя подстрелить. Кого себя, сэр? Того себя, который дерется. Но можно и блефануть: «Стоять! Не двигаться! Руки вверх!» Испугались бы, подчинились. Вон он, Сэмов «ремингтон», под кровать улетел. Есть ствол, да взять нечем. Есть чем крикнуть, да никто не услышит.