Джедедайя Берри - Ветер сновидений

Но Бек Харбат, аптекарь, не смог ей помочь, хотя прекрасно знал, что ответ — три, так как по рассеянности, пробежав взглядом рецепт, вручил бабушке Янг пузырек слабительных пилюль вместо ее обычных сердечных капель, вследствие чего был вынужден, протиснувшись в двери мимо Пег, пуститься бежать за старушкой. В погоне за нею он врезался в Милдред Джонсон, ехавшую на рынок с корзиной яиц для продажи. Сидя посреди улицы среди битой скорлупы, утирая со лба яичный белок — следствие их внезапной встречи, Харбат принялся извиняться перед Милдред, а та всего лишь громко, с отвращением в голосе, ответила:

— Не волнуйся, Бек. Ты тут ни в чем не виноват. Все этот проклятый ветер!

Бабушка Янг, находившаяся всего в нескольких шагах от места столкновения аптекаря с торговкой яйцами, была глуховата и ничего не заметила, зато Полковник Пудинг, как всегда, ехавший на своем обычном месте, на левом плече хозяйки, видел и слышал все. Попугай взвился в небо, унося с собой последние услышанные слова — то есть, «проклятый ветер», и, как поступал всякий раз, услышав фразу, пришедшуюся ему по вкусу, начал громко выкрикивать их голосом, очень похожим на голос той, кого угораздило их вымолвить.

Констебль Гаррет, сидевший у открытого окна своего кабинета, услышал с улицы чей-то крик:

— Мама, проклятый ветер!

Вздохнув, констебль медленно встал из-за стола и в пятый раз полез на крышу.

Так-то, из-за тревоги в умах, и началась эта комедия ошибок, вот только всем нам было отнюдь не до смеха. Обстановка накалялась день ото дня до самого начала октября, когда над городом показались последние эскадрильи гусей, стремящихся на юг. Коллективное смятение жителей Липары достигло апогея, нервы и мысли спутались, будто клубок бечевки в лапах котенка, а затем весь городок охватило мрачное, усталое равнодушие. Между тем ветер все не прилетал и не прилетал. Спустя еще пару недель выпал первый снежок, принесенный с севера самыми обычными осенними ветрами, и все мы убедились: на этот раз Ветер Сновидений выкинул такое, что никому и присниться бы не могло. Все в одночасье поняли, что необычный гость с севера не придет, и на миг замерли, гадая, что же теперь с нами будет.

Небо затянулось тучами и оставалось серым, как мускусная крыса, по нескольку дней кряду, температура воздуха резко понизилась, а озеро замерзло. Казалось, в отсутствие ветра весь мир погряз в промозглой, холодной тоске. Коровы не давали и половины прежних удоев, петухи больше не утруждались возвещать рассвет, собаки выли в полдень, а кошки сделались так вялы, что перестали ловить мышей, совсем заполонивших липарские дома. Горожане, всегда подозревавшие, что исчезновение Ветра Сновидений принесет облегчение, граничащее с чем-то наподобие духовного возрождения, занимались повседневными делами, будто в трауре. К всеобщему унынию примешивалось чувство вины. Казалось, город постигла кара за то, что мы не смогли по достоинству оценить уникальности сумасбродств ветра, пока он был с нами.

Укутанная снегом, скованная льдом, зима застыла без движения, являя собой полную противоположность любым превращениям. Бабушка Янг слегла, жалуясь, что ей уже не хватает сил подниматься на ноги. Встревоженный болезнью хозяйки, Полковник Пудинг был просто вне себя и целыми днями оставался с нею, расхаживал взад-вперед по спинке кровати, непрестанно бормоча неподвижными фарфоровыми губами: «Мама… мама…» Больное колено констебля Гаррета, по его собственным словам, расшалилось — сквернее некуда. Регулярных обходов, дабы убедиться, что в городе — мир и покой, он больше не совершал, а просто сидел за столом в кабинете, раскладывая бесчисленные пасьянсы, которые никогда не сходились. В разгаре этого всеобщего «ригор мортис» [3] Ригор мортис ( лат. rigor mortis) — трупное окоченение. пастор Хинч на воскресной проповеди призвал жителей Липары проснуться, пробудиться и что-либо предпринять, что-нибудь да изменить, но когда для прихожан настало время ответить ему молитвой, две трети ответов оказались безудержным храпом. Мы с Лидой, сидя у кухонного стола, пили чай и даже не глядели друг на друга. И я, и она ждали, что беседу начнет другой, и вслушивались в свист ветра — самого обыкновенного ветра — за дверью.

В конце концов, с весенним таянием снегов, липарцы несколько воспрянули духом и мало-помалу начали возвращаться к жизни. Правда, как-то заученно, безрадостно, монотонно. Казалось, все вокруг утратило свою прелесть, сделалось скучным, неинтересным. По-моему, первым, был Бек Харбат, городской аптекарь. По-моему, это он первым обмолвился в беседе с покупателем, что по ночам больше не видит снов. Покупатель призадумался, кивнул и сознался, что сам ничего не видит во сне с самого конца лета.

Сие наблюдение кружило по городу неделю или две, обсуждалось в самых разных кругах, и все сходились на том, что им тоже ничего не снится. Наконец мэр города, Джеймс Меерш-третий, созвал экстренное общегородское собрание, темой коего объявил эпидемию сна без сновидений.

Собрание должно было состояться в мэрии, в семь вечера ближайшего четверга, но так и не состоялось. После того, как мэр объявил о времени его начала и предмете разговора, многие, сосредоточившись на данном вопросе, осознали, что на самом-то деле видят сны. Проблема, как сформулировал Бек Харбат, тот самый, с кого все и началось, заключалась в другом: из этих снов напрочь исчезло все необычное. Что бы ни снилось горожанам после того, как ветер не пришел в положенный срок — все это имело характер самый что ни на есть прозаический: завтрак, поход на работу, чтение вчерашней газеты, заправка постели… От химерических чудищ, от небывалых событий в стране снов не осталось и следа.

Второй причиной отмены собрания послужило то, что в среду, накануне назначенного дня, отошла в мир иной бабушка Янг. Да, в последние годы она очень одряхлела, однако смерть ее удивила и опечалила весь город. Она была старейшей жительницей Липары, дожила до ста двадцати пяти лет, и все мы ее любили. Всю жизнь отличавшаяся прямотой и здравомыслием, в минуту смерти она сказала моей жене (Лида поочередно с другими соседями сидела при ней, скрашивая ее последние часы):

— Должно быть, смерть — и то не так уныла, как наша Липара в последние дни!

Похороны мы ей устроили самые пышные, какие только смогли в нашем-то угнетенном состоянии, а мэр выделил средства для установки на городской площади памятника в ее честь. Когда ее гроб опускали в могилу, Полковник Пудинг, сидевший на насесте, поставленном рядом специально для него, встрепенулся. В уголках его кукольных глаз выступили слезы. Произнеся надгробную речь из одного слова «мама», попугай расправил крылья, взвился в воздух и скрылся из виду.