Ши Эрншоу - Зимняя Чаща

Эти паутины предсказывали, какой будет погода в следующем году, и с их помощью Рут узнавала, когда будут идти дожди, когда настанут недели засухи и когда налетят ураганные, срывающие с веревки повешенное сушиться белье ветра.

За это Рут подкармливала пауков кусочками грибов венериного волоса, которые сама выращивала в глиняном горшке, спрятанном в глубине платяного шкафа на чердаке – к огромному неудовольствию своей матери, разумеется.

Когда Рут было девяносто девять лет, она запуталась в паутине, гуляя по Чаще, и умерла под звездами – такая же молчаливая, как и в день своего появления на свет.

Собери урожай грибов венериного волоса (перед этим их следует выращивать в течение девяти месяцев).

Предложи паукам-кругопрядам чуть больше чайной, но чуть меньше столовой ложки этих грибов.

Проспи одну ночь на земле под паутиной. Дождись, пока на шелковых нитях паутины осядут капельки росы.

Молча, осторожно, чтобы не порвать паутину, расшифруй предсказание на следующий сезон.

Раньше все было по-другому. До того, как я вспомнил.

Тогда это не было ложью, теперь – ложь.

Когда я бежал по замерзшему озеру, когда вытаскивал Нору из воды, меня вдруг как молнией ударило: я вспомнил, что случилось той, другой ужасной ночью. У меня все сжалось внутри, и я вспомнил.

Кладбище – это было только начало. Концом стало то, что случилось позднее. Озеро. Мои руки сжимают горло Макса. Остальные кричат с берега.

Я не должен был быть там. Никогда.

Это не какая-то тысячу раз повторенная маленькая ложь – мелкая, ничего не значащая. Нет, это большая, очень большая ложь, которая способна будет проглотить меня целиком. И погубит Нору.

Сегодня ночью, когда мои руки лежат на ее обнаженной коже, когда своим лицом я зарываюсь в ее волосы, мне уже ясно, что я причиню ей боль. Если не прямо сегодня ночью, то все равно в конце концов причиню. Довольно скоро она посмотрит на меня с нескрываемым страхом, понимая, кто я такой на самом деле.

Вот почему я должен скрывать правду так долго, как только смогу. Вот я лежу рядом с Норой, наши с ней пальцы переплетены, и я притворяюсь, что так будет всегда. Притворяюсь, потому что Нора – единственный якорь, который держит меня здесь. Единственное, что позволяет забыть о ледяном холоде леса внутри меня. Единственное мое лекарство от тьмы, от которой я не могу сбежать. У Норы длинные каштановые ресницы и белые полумесяцы ногтей, а голос ее звучит словно заклинание.

И она вполне может оказаться ведьмой.

Поэтому я тихонько целую Нору в висок, пока она тихо дышит во сне. Я знаю, что все это ненадолго.

И невозможно убежать от того, что будет дальше.

А сейчас нужно дать ей поспать.

Пусть отдыхает, не зная о том, кто лежит рядом с ней. Я даю ей возможность дышать и думать, что все будет хорошо и ей нечего бояться здесь, в своем доме.

Я лгу.

Я лгу.

Я лгу .

Но к утру меня здесь уже не будет.

Женщины в семье Уокеров рождаются с ночной тенью.

С нашей теневой стороной, как называла это бабушка. Это то, что отличает нас от всех остальных. То, чего ни у кого больше нет. Эта та часть нас, которая видит. Которая подталкивает нас. Иногда командует нами. Теневая сторона позволяет нам безопасно проникать в Чащу. Это древнейшая наша частица, которая помнит.

То или иное свойство разлитого у нас в жилах лунного света определяет дар, которым мы обладаем. Теневая сторона моей бабушки позволяла ей проникать в чужие сны. Моя мама способна гипнотизировать диких пчел, когда собирает мед из их ульев. Дотти Уокер, моя прапрабабушка, умела свистом разжечь огонь. А моя двоюродная бабушка Элис Уокер могла менять цвет своих волос, просто встав для этого босыми ногами в грязь.

«Женщины из семьи Уокеров светятся изнутри» , – говорила бабушка.

Но у меня нет ночной тени, а значит, я не способна делать то, чего не могут остальные женщины Уокер.

«Теневая сторона к тебе еще придет , – говорила мне бабушка. – Некоторым Уокерам всю жизнь приходится ждать, пока это проснется в них» . Но может быть, не все мы, Уокеры, рождаемся с этим даром. Может быть, моя теневая сторона настолько слабенькая, что ее и почувствовать-то невозможно. И если так, то, когда я умру, обо мне даже написать будет нечего в книге заклинаний.

Потому что я Уокер, которой не была дана ночная тень.

Фин лает. Лает в моем сне. Сквозь сон.

В моей комнате.

Я резко открываю глаза.

Лай Фина эхом отдается от стен, я пытаюсь что-то рассмотреть, но в комнате по-прежнему темно, и я беспомощно моргаю, ничего не в силах понять.

– Да заткни ты эту тварь! – кричит кто-то.

Я резко сажусь в постели. По моей комнате движутся какие-то тени. Фин бросается навстречу тому, кто стоит возле лестницы. Впивается в непрошеного гостя зубами, и я слышу, как тот взвывает от боли. Кто-то другой хватает Фина и оттаскивает прочь.

– Чертов волк, – вскрикивает стоящий у лестницы парень, держась за руку, которую прокусил ему Фин. Знакомый голос. Это Джаспер.

Мои глаза наконец приспособились к полумраку, и я вижу парней в комнате.

Ретт стоит у моей кровати, он в той же красной клетчатой шапке, в которой был у костра.

– Поднимайся, – командует он. Я быстро окидываю взглядом свой чердак. Оливера нет. Ни в комнате нет, ни в кровати рядом со мной. Он бросил меня одну. – Вставай, я сказал! – по голосу Ретта я понимаю, что он пьян. Едва языком ворочает – в зюзю, что называется. Очевидно, пил с дружками всю ночь: глаза у него красные, как у кролика, а изо рта за километр разит перегаром.

– Нет, – с вызовом отвечаю я. – Проваливайте из моего дома.

Джаспер коротко, резко хихикает. На нем снова все тот же свитер с оленем, только грязный теперь и мятый, обвисший вдоль горловины. Очевидно, Джаспер спал в нем, не снимая.

– Ты отведешь нас в тот лес, – говорит Ретт, и его верхняя губа выгибается вверх, словно это улыбка у него такая. Словно это все очень ему нравится. – К Оливеру отведешь.

– Оливера нет в лесу, – хмурюсь я.

– Нет? – он наклоняется ближе ко мне, тараща свои глаза и раздувая ноздри. – А где он тогда?

– Я не знаю.

– Ты сказала Сюзи, что нашла его в лесу и что он там прятался. А теперь ты нас туда отведешь. Покажешь нам, где он был все это время.

– Нет, – повторяю я.

Подходит Джаспер, хватает меня за руку и без лишних слов стаскивает с кровати. Рана на его щеке слегка зажила, побледнела по краям, но в середине остается красной. Этот шрам у него до конца никогда не заживет.

– Да, да, отведешь, – цедит сквозь зубы Джаспер.

Фин рычит из угла, где его крепко держит за холку Лин. Ладно, я уже на ногах, и парни гонят меня к лестнице, а затем вниз.