Энн Райс - Меррик

Она отстранилась от него и взглянула на меня.

– А что для тебя означало мое колдовство, Дэвид? – спросила она. – Что это было, кроме отдельных видений? Ты почувствовал желание? – Она перевела взгляд на Луи. – А ты чего ждешь от меня, Луи? Хочешь услышать, что моя душа попала к тебе в рабство точно так же, как твоя душа теперь готова во всем повиноваться мне? Если это колдовство, то мы приворожили друг друга, Луи. Дэвид знает, что я говорю правду.

Как ни старался, я не смог уличить ее во лжи. Я чувствовал, что она что-то скрывает, но не мог докопаться ни до одной из ее тайн. Она очень хорошо охраняла свои мысли.

– Все это игры, – сказал я. – Чего ты добиваешься?

– Нет, Дэвид, ты не должен с ней так говорить, – сказал Луи. – Я этого не потерплю. Теперь ступай и позволь мне побеседовать с ней наедине. Ей со мной ничего не грозит. Иди же, Дэвид. Дай нам побыть вдвоем. Иначе клянусь, друг, нам придется с тобой сразиться.

– Дэвид, прошу тебя, – вступила в разговор Меррик. – Позволь мне провести с ним эти несколько часов, а потом все будет так, как ты захочешь. Я хочу побыть с ним. Хочу поговорить с ним. Хочу убедить Луи, что тот призрак лгал. Я должна это сделать без спешки, мне нужна интимная и доверительная обстановка.

Меррик подошла ко мне, шурша красным шелком. Я уловил запах ее духов. Она обняла меня, и я почувствовал сквозь тонкий шелк тепло ее груди.

– Тебе нужно уйти, Дэвид. Прошу – подчинись, – ласково попросила она и сочувственно взглянула мне в глаза.

Никогда за все годы, что я ее знал, желал ее и скучал по ней, не чувствовал я столь сильной боли, как сейчас, ничто не ранило меня так жестоко, как эта простая просьба.

– Уйти? – повторил я едва слышно. – Оставить вас вдвоем? Уйти?

Я долго смотрел ей в глаза и увидел, как она страдает, как молит меня. А потом я повернулся к Луи, который взирал на меня невинно и встревоженно, словно его судьба сейчас находилась в моих руках.

– Причинишь ей зло – и твое стремление к смерти воплотится в реальность, – тихо, но грозно произнес я. – Можешь поверить, у меня хватит сил уничтожить тебя именно тем способом, каким бы тебе меньше всего хотелось бы.

Мне стало ясно, что он ужасно встревожился.

– Я воспользуюсь огнем, и смерть будет медленной, если ты хоть чем-то навредишь Меррик. – Я помолчал и добавил: – Даю слово.

Он с трудом сглотнул и только кивнул в ответ. Видимо, ему многое хотелось мне сказать. Глаза его были полны печали и глубокой боли. Наконец он пробормотал:

– Поверь мне, брат. Тебе не стоило так страшно грозить тому, кого ты любишь, да и мне не стоило все это выслушивать. Что делать, если мы оба боготворим эту смертную женщину.

Я обернулся к Меррик и нежно ее поцеловал. Она не сводила глаз с Луи, очарованная им не меньше, чем он ею, и едва на меня взглянула. Еще никогда Меррик не была столь далекой, и тем не менее она вернула мне поцелуй.

– До свидания, моя драгоценная, – прошептал я и покинул дом.

Секунду я размышлял, не стоит ли остаться: я мог бы спрятаться в зарослях и понаблюдать за обоими, пока они разговаривают в комнате. Мне казалось, я мудро поступлю, если буду поблизости – ради блага Меррик, – и в то же время я понимал, что именно за это она может меня возненавидеть.

В отличие от Луи она сразу поймет, что я где-то рядом – как в ту ночь, когда я подошел к ее окну в Обители, ведь ее колдовская чувствительность во много раз превышала вампирские способности Луи. Меррик обо всем догадается и проклянет меня.

Когда я представил, как она выйдет из дома, чтобы пристыдить меня, когда я представил, какое унижение мне придется испытать, если рискну остаться, я быстро направился в центр города.

И вновь моим наперсником стал Лестат, лежавший на полу в заброшенной часовне приюта Святой Елизаветы.

И опять я был уверен, что душа покинула его тело, что он не слышит моих жалоб и не знает о тех несчастиях, о которых я ему поведал.

Я только молил Бога, чтобы с Меррик ничего не случилось, чтобы Луи не вызвал мой гнев и чтобы однажды ночью душа Лестата вернулась в его тело, потому что он был мне нужен. Отчаянно нужен. Мне было очень одиноко после стольких прожитых лет, после стольких жизненных уроков, после выстраданной боли.

Небо стало угрожающе светлым, когда я покинул Лестата и добрался до своего тайного места – до заброшенного здания, в подвале которого привык спать.

Ничего необычного в этом не было – все мои соплеменники выбирали какой-нибудь печальный старый дом или подвал, отрезанный от мира железными дверьми и запорами, за которые не в силах проникнуть ни один смертный.

Я лег в холодную тьму, установил на место крышку саркофага, и тут мною неожиданно овладела странная паника. Мне казалось, будто кто-то говорит со мной, требуя, чтобы я прислушался, пытается внушить мне, что я совершил страшную ошибку, за которую заплачу своей совестью, пытается внушить, будто я поступил глупо, руководствуясь собственным тщеславием.

Мне было поздно реагировать на этот поток смешанных чувств. Утро беспощадно вступало в свои права, лишая меня тепла и жизни. И последняя мысль, сохранившаяся в памяти, была о том, что я оставил их вдвоем из тщеславия, потому что они меня исключили из своей компании. Я поступил, как самодовольный мальчишка, и за это придется поплатиться.

За рассветом неизменно пришел закат. Я проснулся на следующий вечер, открыл глаза и потянулся к крышке гроба, но тут же убрал руки и вытянул их вдоль туловища.

Что-то удержало меня от желания открыть гроб. Мне была ненавистна эта душная атмосфера, но я все-таки продолжал оставаться в добровольном заточении, пронзая своим мощным вампирским зрением абсолютную тьму.

Я остался на месте, потому что вновь был охвачен паникой, как и в прошлую ночь. Меня мучило острое сознание того, что надо мной возобладала глупая гордыня, раз я оставил Луи и Меррик вдвоем. Мне почудилось, будто под железную крышку гроба проник вихрь, да такой сильный, что наполнил даже мои легкие.

Случилось что-то ужасное и в то же время неизбежное, с печалью подумал я, продолжая неподвижно лежать, словно под действием очередного колдовского заклинания Меррик. Но к этому колдовству она не имела отношения. Меня сковали горе и сожаление – ужасное, мучительное сожаление.

Я проиграл Луи в битве за Меррик. Разумеется, я найду ее такой же, ибо ничто на земле не могло бы заставить Луи одарить ее Темной Кровью, рассуждал я, ничто, даже мольбы Меррик. Да она сама не стала бы просить поделиться с ней этим даром, ей хватило бы ума не отказаться от своей души. Нет, я страдал оттого, что эти двое любили друг друга, а ведь это я свел их вместе, и теперь они разделят то, что мог бы разделить с Меррик я.