Дин Кунц - Единственный выживший

Джо представился, но, прежде чем он успел сказать, что его семья тоже летела на борту рейса 353, Джорджина Дельман неожиданно воскликнула:

– Джо Карпентер! Бог мой, мы только что о вас говорили!

– Обо мне?

Вместо ответа Джорджина схватила Джо за руку и, буквально силой втащив его в прихожую, выложенную полированными мраморными плитами, захлопнула входную дверь изящным движением своего крутого бедра. При этом она ни на мгновение не отрывала от его лица своих изумленных глаз.

– Лиза как раз рассказывала нам о вашей жене и дочках и о том, как неожиданно вы исчезли после несчастья, разом порвав со своей прошлой жизнью и с работой. И вдруг вы сами постучали к нам в дверь! Разве это не удивительно?

– Какая Лиза? – переспросил сбитый с толку Джо.

Нет, по крайней мере сегодня вечером маска сухого и трезвого врача-практика не могла в полной мере скрыть кипучую и жизнерадостную натуру этой очаровательной женщины. Джорджина Дельман порывисто обняла Джо и поцеловала его в щеку с такой силой, что он невольно покачнулся. Потом, стоя с ним лицом к лицу в поисках его взгляда, она спросила, едва сдерживая непонятный Джо восторг:

– Вы ведь тоже виделись с ней?

– С кем? С Лизой? – переспросил Джо.

– Нет, не с Лизой – с Розой!

При этих ее словах необъяснимая и непонятная надежда снова ожила в Джо и забилась под черной броней его души, как рыба бьется зимой о ледяной панцирь, сковавший озеро.

– Да, я встретился с ней, но…

– Идемте же со мной! – Снова схватив его за руку, Джорджина потащила Джо за собой сначала через прихожую, потом по длинному коридору, ведущему куда-то вглубь дома. – Мы засели в кухне, – объясняла она на ходу. – Я, Чарльз и Лиза…

На собраниях Ассоциации сострадательных друзей Джо еще ни разу не встречал убитых горем родителей, которые были бы способны на такую кипучую радость и такое восторженное волнение. И не только не встречал, но даже не слышал о подобном феномене. Как правило, у потерявших детей родителей уходило пять-шесть, а иногда и все десять лет только на то, чтобы избавиться от своей глубокой убежденности в том, что это они должны были погибнуть в результате того или иного несчастного случая или скоротечной болезни. Пережив своих детей, такие родители начинали рассматривать свое собственное существование как эгоистичное, греховное, безнравственное и чудовищно несправедливое. То же самое в полной мере относилось и к тем, кто – как Дельманы – потерял взрослого или почти взрослого ребенка. Будь Анжеле тридцать, а ее родителям по шестьдесят с лишним – и тогда мало что изменилось бы. Возраст не играл здесь никакой роли. На любом этапе жизненного пути потеря ребенка является для родителей чем-то настолько противоестественным, настолько неправильным, что им бывает очень трудно вновь обрести цель в жизни и увидеть смысл в дальнейшем своем существовании. Даже если им удается каким-то образом смириться со случившимся и начать жить более или менее нормальной жизнью, настоящее счастье остается практически недоступным для родителей, которых слепая судьба лишила их любимых чад, а «радость», за которую иногда можно принять владеющие ими настроения и чувства, является лишь видимостью и обманом. Так даже в самую жару тянет прохладной сыростью и влагой от старого колодца, из которого ушла вся вода.

И все же радость Джорджины Дельман казалась Джо искренней и неподдельной. Таща его за собой по коридору к вращающейся на двухсторонних петлях двери кухни, она была по-настоящему, беззаботно и бесшабашно счастлива, и Джо не без зависти, но и с упреком подумал, что за прошедший год эта женщина сумела не только полностью оправиться от постигшего ее удара, но и отыскать в жизни новый смысл. В его случае подобное было просто невозможно – Джо знал это совершенно точно, и при мысли об этом его крошечная надежда последний раз сверкнула под луной и ушла в беспросветную, полную черного отчаяния глубину. Он понял, что либо Джорджина Дельман сошла с ума от горя, либо ее внешность была настолько обманчивой, что он ошибся и не разглядел в ней мелочной, эгоистичной, не способной на глубокие переживания души. Как бы там ни было, ее бьющая в глаза радость неприятно поразила, даже потрясла Джо.

Приглушенный свет в кухне не помешал Джо разглядеть, что, несмотря на внушительные размеры, помещение было довольно уютным. Светлый кленовый паркет дополнялся кленовой же мебелью с рабочими поверхностями из черно-коричневого гранита, напоминающего своим цветом неочищенный сахар. В янтарно-желтом свете низко расположенных светильников тускло поблескивали на полках медные таганы, развешенные по стенам сковороды и свисающие со специальных крючков сверкающие кухонные принадлежности, отдаленно напоминающие языки замерших в ожидании благовеста церковных колоколов.

Подведя Джо к столику для завтраков, установленному в нише перед террасным окном, Джорджина сказала:

– Чарли! Лиза! Смотрите, кто к нам пришел! Это настоящее чудо!

За окном Джо разглядел задний двор с бассейном, который ярко блестел в свете наружных фонарей. На овальном кухонном столе по эту сторону окна горели три декоративные масляные лампы с плавающими фитилями и высокими, суживающимися вверху стеклами.

Возле стола стоял высокий привлекательный мужчина с густыми седыми волосами – доктор Чарльз Дельман.

Не выпуская руки Джо, Джорджина приблизилась к мужу и сказала:

– Познакомься, Чарли, это Джо Карпентер. Тот самый Джо Карпентер!

Чарльз поглядел на Джо с легким недоумением, но шагнул вперед и сердечно потряс ему руку.

– Что здесь происходит, сынок? – спросил он.

– Если бы я знал! – в тон ему отозвался Джо.

– Что-то странное и удивительное, это как пить дать, – заявил Дельман, и Джо впервые заметил, что, несмотря на кажущееся внешнее спокойствие, он так же взволнован и возбужден, как и его жена.

Потом, сверкнув светлыми волосами, которые казались золотистыми в мягком свете ламп, из-за стола поднялась та самая Лиза, о которой говорила Джорджина. Ей было сорок с небольшим лет, и она все еще сохраняла юное и гладкое, как у школьницы, лицо, хотя ее светло-голубые глаза повидали не один круг ада.

Эту женщину Джо знал очень хорошо. Ее звали Лиза Пеккатоне, она работала в «Пост» и была журналисткой, как когда-то и он. Больше того, Лиза трудилась в том же самом отделе уголовной хроники, но специализировалась на расследованиях самых страшных дел: на деяниях маньяков-убийц, растлителей, насильников и психопатов, расчленявших своих жертв. Порой Джо казалось, что она просто одержима какой-то навязчивой идеей, так как ему никак не удавалось понять, что же заставляет ее раз за разом погружаться в самые мрачные глубины человеческого сердца и писать о реках крови и диком безумии, ища смысл в самых бессмысленных и жестоких человеческих поступках. Репортерская интуиция подсказывала ему, что когда-то давно сама Лиза, должно быть, пережила что-то очень страшное и что чудовище, оседлавшее и взнуздавшее ее в раннем детстве, все еще с нею, что оно все еще вонзает в нее острые шпоры и жжет хлыстом и что она старается справиться с демоном памяти единственным известным ей способом – пытаясь понять то, что невозможно понять в принципе. Лиза Пеккатоне была одним из самых добрых и в то же время одним из самых резких и принципиальных людей, которых Джо когда-либо знал; она была блестящим журналистом, дерзким, бесстрашным, но совестливым и честным, а ее проза была способна подбодрить ангелов и вселить ужас в черные дьявольские души. В свое время Джо восхищался Лизой и считал ее одним из самых лучших своих друзей, однако и от нее он отвернулся без всякого сожаления, когда, последовав в сердце за своей погибшей семьей, оказался на пепелище жизни.