Татьяна Корсакова - Гремучий ручей [СИ litres]

Пока Танюшка суетилась у печи, Ольга стянула с себя пальто, осмотрела его при свете керосинки. Да, она была права, вещь испорчена безнадежно и безвозвратно. Ее саму тоже чуть не испортили безвозвратно, но повезло. Повезло до такой степени, что даже самой удивительно. Это… эта тварь метила в шею, и куснула в шею. И даже, кажется, вырвала кусок плоти, чуть повыше правой ключицы. Но рана все равно неглубокая, и если судить по тому, что Ольга все еще жива, несмертельная. Конечно, ее нужно промыть и перевязать, но уже сейчас видно, что ничего непоправимого не случилось. Небольшая кровопотеря не в счет.

– Кто это? Где ты была? – Танюшка поставила на табурет таз с теплой водой, сама присела напротив. – Я не знала, что думать. Не знала, что делать. Хотела идти тебя искать.

– Не вздумай! – Ольга не хотела пугать и кричать, само собой получилось. Девочка должна понимать, как опасно сейчас и в Видове, и в Гремучей лощине. В селе – звери о двух ногах с эсэсовскими нашивками, а в лощине – неведомая и невидимая тварь. – Ты знаешь про Зосю?

Танюшка кивнула. Ее била мелкая дрожь, не спасала даже пуховая шаль.

– Кто ее, бабушка? Тот же, кто и тебя?

– Зверь. – Ольга смочила в воде полотенце, прижала к ране. – Какой-то дикий зверь завелся в лощине. Наверное, рысь.

– Почему рысь? – Танюшка не сводила с нее глаз, следила за каждым движением.

– Потому что нападает сверху, с ветвей.

– И на тебя так напала?

– Не знаю, мне так показалось.

– А ты ее видела, эту рысь?

– Было темно… – Полотенце пропиталось кровью, и Ольга ополоснула его в тазу. – Татьяна, принеси-ка самогона. Рану нужно продезинфицировать. Не важно, животное там или еще что…

Что еще? Ольга замерла с полотенцем в руке, удивилась этой своей странной мысли. Что еще может напасть на человека, что еще может сделать такое?

– И как дальше? – Танюшка вернулась с бутылью самогона. – Как теперь ходить по лесу? Получается, в Гремучей лощине сейчас опасно!

Ольга понимала, куда она клонит, поэтому отложила полотенце, посмотрела внучке в глаза. Нет, она больше не пыталась внушить ей спокойствие и уверенность в завтрашнем дне, но можно попытаться успокоить. Хотя бы словами.

– Ее выследят и убьют, – сказала она. – Никто не допустит продолжения. Все ведь понимают, насколько это опасно.

– Даже немцы?

– Даже немцы. В усадьбе готовятся к встрече какого-то высокого чина. Понимаешь, Татьяна? Зачем им там так рисковать? Думаю, уже завтра с этим зверем разберутся.

– А ты? Ты завтра снова пойдешь в усадьбу?

– Я должна.

– Кому ты должна, бабушка?! – Танюшка сорвалась на крик. – Кому и что ты должна?! Вот Зося – наша соседка! Она мертвая лежит, убитая! И Митька пропал и никак не находится! Вот тут ты должна быть, на Зосиных похоронах! А этим гадам ты ничего не должна!

– Тише, – сказала Ольга мягко. – Тише, не надо кричать. Я буду на Зосиных похоронах. Я что-нибудь придумаю.

Танюшка хотела еще что-то сказать, но Ольга ей не позволила.

– Давай завтра все обсудим. Сегодня был очень тяжелый день, мы обе устали. Ложись спать, Татьяна. Утро вечера мудренее. Завтра все решится.

Верила ли она сама сказанному? Не верила, но очень хотела верить. А еще хотела спать. Так сильно, что, казалось, не сможет дойти до кровати.

Утро выдалось спокойным, совсем не таким, как прошлое. Ольга собиралась тихо, чтобы не разбудить спящую Танюшку. Блузку выбрала с высоким воротом, таким, чтобы не было видно раны. Никому не нужно знать, что на нее напал этот… зверь. Если бы было можно, она бы и Танюшке не сказала. Если бы было можно заставить внучку забыть…

Ефим уже ждал ее на краю села, стоял возле грузовика, курил папиросу. В ответ на приветствие молча кивнул и так же молча забрался в кабину.

– Ночь сегодня не спал, – заговорил уже после того, как завел мотор. – Как глаза закрою, так она передо мной.

Ольга не стала спрашивать, про кого он, лишь молча кивнула да украдкой потрогала рану. Кожа вокруг раны немного припухла, но очевидного воспаления не было. Как-нибудь заживет. Если обойдется без инфекции.

– Это не рысь. – Ефим скосил на нее взгляд. – Слышите, Ольга Владимировна? Это не рысь. Не смог бы зверь так…

– Как? – Ольга положила руки на колени.

– Я ж ее осмотрел. Ну, когда вез в деревню. Собрался с духом и посмотрел внимательно. Дикий зверь если на человека и нападает, то с одной целью, чтобы сожрать! Вы уж простите мою такую откровенность. А тут что же получается? Получается, напал, голову свернул, кровь пустил и все… Если ж он голодный был, так он бы не остановился, там бы раны и следы от когтей-зубов везде на теле были, а не только на шее. Ох, не знаю, Ольга Владимировна, что за зверь мог такое сотворить. – Ефим покачал головой, а потом добавил: – И еще вот какая странность… Крови на месте было не так чтобы сильно много. Ну, вы ж помните?

Ольга помнила, а хотела бы забыть.

– А тело этой несчастной, оно ж обескровленное почти совсем. – Ефим закашлялся, словно кашлем пытался замаскировать дикость сказанного.

– Как это – обескровленное? – спросила Ольга. В голове вдруг зашумело, как будто и ее собственное тело было обескровлено вчерашней ночью. Но ведь неправда. Чувствует она себя вполне сносно, только рана на шее побаливает. – Откуда вам это знать, Ефим?

– Да мне неоткуда, ясное дело! Это ваш доктор сказал. Дедок такой лысенький, на Ленина похожий… – Он снова запнулся, но, видимо, сильно тревожило его то, что случилось вчера, не мог носить весь этот ужас в себе.

– Зосимович, значит…

На самом деле Зосимовичу было на пять лет меньше, чем самой Ольге, но выглядел он на… старичком и выглядел. Уже лет двадцать, как минимум. Такая у него была специфическая обманчивая внешность. Но врачом Зосимович был отличным, про таких говорят «врач от Бога». На нем одном, считай, и держалась вся медицина в Видове и окрестных деревнях. И даже из райцентра к нему приезжали. И в мирное время, и во время войны. Во время войны стали наведываться и немцы – кто с хворями, кто с ранениями.

– Его староста ваш позвал, чтобы, значит, тело осмотрел, рассказал, что к чему. Ну, он и осмотрел. Сказал, что литров пять она крови потеряла. Это, считай, всю. Что-то там про бледность слизистых покровов и кожи говорил, да я особо не вслушивался. Стыдно признаться, мутило меня, Ольга Владимировна.

– Нечего стыдиться, Ефим, – сказала Ольга, снова осторожно ощупывая рану под блузкой.

– Может и так, но я ж бывалый, первую мировую прошел, всякое видал, а тут как мальчишка, честное слово! А он, доктор ваш, мне и говорит: «Там, где вы ее нашли, крови должно быть очень много, потому что в теле крови почти не осталось». А я ж помню, была кровь, но не так, чтобы очень много. Или снегом замело, и мы не заметили? Как думаете, Ольга Владимировна?