Меган Миранда - Девушка, которая ушла под лед [litres]

– Мой отец… – заговорила она, замолчала, прочистила горло и продолжила: – Мой отец чрезмерно опекал меня. Поэтому твой отец так реагирует. – Мама посмотрела в окно. – А моя мать… Моя мать не опекала меня вообще. Плевала на меня. И это было гораздо хуже. – Провела рукой по краю столешницы.

– Мам… – Я попыталась остановить ее, потому что, как выяснилось, я не хотела знать эту историю. Не хотела слушать ее.

– Папа думает, я ушла из дома из-за отца. Мой отец был ужасен, это правда. Он выходил из себя по любому поводу, из-за каждой мелочи. Потому что я не в том порядке вынула посуду из посудомойки, потому что оставила вещи висеть на спинке кровати. Из-за чего угодно… И это был ад.

Я обвела взглядом нашу кухню: идеальную, чистую – и теперь увидела не только абсолютный порядок. Вынужденная необходимость. Страх. Мама продолжала:

– Но ушла я не поэтому. Ушла из-за мамы. Она смотрела и ничего не делала – не защищала меня. Она не забрала меня и не ушла. Она была соучастником. И это еще хуже. Гораздо хуже.

Мы долго молчали. Слушали, как текла в раковину вода и уходила в сливное отверстие.

– Может, тебе нужно искать золотую середину?

– Я так и делала раньше, но ты же видишь, что произошло, – сказала мама, повернулась к раковине, выловила губку для посуды. – Возвращайся скорее, чтобы мы не опоздали в церковь.

Она произнесла эти слова спокойно, но, выходя, я услышала, как она нервно расхаживает по кухне.

Я доехала до улицы, где располагалась пиццерия, и легко нашла работу Троя. Даже не понадобилось смотреть на указатели. Потому что я поддалась притяжению. Оно провело меня мимо пиццерии, мимо кинотеатра и банка, заставило свернуть за угол и вывело к дому престарелых. Я оставила машину на парковке напротив, как раз рядом с небольшим кладбищем. Осмотрелась. Дом престарелых – кладбище, дом престарелых – кладбище. Очень удобно. Над улицей сомкнули кроны огромные деревья. Их ветви висели очень низко, тянулись ко мне, пытаясь поцарапать. Я пригнулась, хотя понимала, что до веток еще далеко.

За стойкой регистрации сидела толстая женщина и быстрым почерком заполняла сразу несколько таблиц. Один наушник болтался у нее на груди, и из него доносился джаз, головой она кивала в такт музыке, которая звучала во вставленном в ухо втором наушнике. Увидев меня, она вытащила и его.

– Чем я могу помочь?

– Я пришла к Трою Варге.

Она смерила меня взглядом:

– Ну конечно. Думаю, он уже заканчивает процедуры. Можешь подождать его в холле. Дальше по коридору.

Я пошла по коридору, оставляя за собой грязно-слякотные следы. Из-за каждой двери я чувствовала притяжение. Где-то совсем слабое – намек, где-то сильное. Заведение было заполнено умирающими. Но руки не тряслись. В голове сохранялась ясность. Прямо сейчас никто не умирал.

У последней двери притяжение оказалось самым сильным. Я собрала всю силу воли, чтобы пройти мимо, но все равно остановилась в дверном проеме. На кровати с приподнятой спинкой сидела старуха и кашляла, сплевывая мокроту в эмалированный лоток молочного цвета. Медработник в синей униформе массировал ей спину. Она скользнула по мне взглядом и снова закашлялась.

Медработник оглянулся. Казалось, ему ничуть не лучше, чем этой старухе. Он тер ей спину, пока кашель не прекратился, опустил спинку кровати в горизонтальное положение, вставил в нос тоненькую трубочку, подающую кислород.

– Я вернусь после обеда.

Старуха закрыла глаза. Трой вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь.

– Идем, – сказал он вместо приветствия. Мы пересекли коридор и оказались в кладовке в полной темноте. Трой дернул шнурок где-то над нашими головами, и тускло-желтым светом загорелась лампочка.

Трой рылся на металлических стеллажах, а я стояла, вжавшись в противоположную стену, но нас все равно разделяло очень мало пространства.

– Ну, давай посмотрим…

Я подтянула спущенный аж до кончиков пальцев рукав. Трой размотал повязку, взял мою руку.

– Совсем не плохо, – заключил он, хотя рана выглядела хуже, чем вчера: волдыри, отек, краснота.

Трой мазал ожог какой-то рецептурной мазью. Я смотрела в сторону – думала, что так будет меньше болеть. Сверху он положил марлевую салфетку и зафиксировал ее пластырем, выпустив концы на внешнюю сторону кисти.

– Как ты? – спросил он.

Я заговорила шепотом, глядя прямо ему в глаза:

– Трой, а ты разговаривал об этом с врачами?

Нахмурившись, он принялся переставлять на полках одинаковые коробки.

– Зачем?

– Я думаю, это неврологическая проблема…

Трой засмеялся, но так и не посмотрел на меня.

– Вряд ли…

– Ты был в коме, я была в коме, было повреждение мозга, да?

Он резко обернулся.

– Да я смотрю, ты навела справки…

– Нет… я просто… – смутилась я.

– Дилани, я больше не имею дел с врачами. Мне хватило.

Неужели он не понимает? Неврологическую проблему можно диагностировать. Можно исследовать. Можно лечить. Она не обязательно должна мучать человека всю жизнь.

– Я читала про кота, который жил в доме престарелых. Он предсказывал, кто умрет следующим. Врачи считают, он определял по запаху мочи.

– Думаешь, мы тоже по запаху мочи определяем?

Я пропустила мимо ушей его язвительный вопрос.

– И про собаку, которая находит раковых больных.

– У человека далеко не такое тонкое обоняние.

У обычного человека – нет. Но есть же люди, которые выходят за границы нормы. – Аномалии. – Есть люди, чей мозг путает чувства, видит звуки, осязает запахи. Может, у нас после состояния комы…

Трой сжал кулаки, на лицо легла злость. Потом кулаки разжались, лицо снова стало обычным, дружелюбным.

– …после состояния комы что-то в организме восстановилось неправильно.

Он смотрел на меня исподлобья. Темная челка почти закрывала глаза.

– Вообще ничего не должно было восстановиться.

– Но восстановилось же.

– А не должно было! Разве ты не понимаешь? Мы должны были умереть. Я должен был умереть. Я хотел умереть. И это… Это вот… – Он обхватил себя руками, будто пытался таким образом объять всю Вселенную. – Это наказание!

– За что?

– За то, что я не удержал чертову машину на дороге. – Внутри у меня все сжалось. Об этом не писали в статье. – За аварию. За убийство всей своей семьи. За то, что я не сумел им помочь. И Бог не позволил мне умереть. А теперь скажи мне, что сделала ты? Почему тебе не позволили умереть?

Мне не позволил умереть Деккер, только не из ненависти. Но Трою я не стала этого говорить. Пусть упивается своим горем. Это все, что ему осталось от родных.

Он закрыл лицо руками, покачал головой:

– Прости, прости меня. Я не должен был говорить этого. Но тебе будет легче теперь, когда ты знаешь правду и не нужно самой до нее докапываться.