Евгения Кретова - Дом с панорамными окнами [сборник]

Дарья подскочила. Голова кружилась. От нестерпимой вони тошнило.

— Афанасьева, как ты могла? — решила прояснить, наконец, Дарья. Та только хихикнула. — Чего ты ржёшь?!

Подруга коротко на неё глянула сквозь зияющую пустотой деревянную раму, наклонила голову, неуклюже, по-кукольному, положив её на плечо:

— Ты лучше не обо мне думай, а о себе. Ведь ты сейчас умрёшь.

Дарья поправила очки. Трещина на стекле мешала ориентироваться, разделяя пространство неловкой тёмной полосой.

— С чего бы это? Или ты меня решила убить? — Дарья расправила плечи.

И одним молниеносным выпадом она схватила Марию за рукав, встряхнула и резко потянула к себе.

Тщедушная, никогда не отличавшаяся спортивными достижениями Афанасьева, легко подалась вперёд, и, вывернув локоть, резко обрушила на Дарью, точно ударив по запястью. Та вскрикнула и разжала пальцы.

От неожиданности она качнулась и с визгом повалилась на усыпанный зеркальной крошкой пол. Но Мария не дала ей упасть.

С ловкостью кошки она перехватила её за плечи, одним мощным движением подняв с пола и приблизив к себе испуганное лицо:

— Не смей… Не смей ко мне прикасаться, — шипела она.

Находясь так близко от неё, Дарья чувствовала её тяжёлое дыхание, непривычно едкий запах пота, видела расширенные зрачки, тёмные и ничего не выражающие.

Неведомая прежде решимость накрыла её волной. Руки перестали дрожать, сердце — судорожно, из последних сил биться. Она прошептала:

— Ошибаешься. Это ты сейчас сдохнешь, как собака.

Дарья оттолкнула от себя хищно улыбавшуюся Машу, не спуская с неё настороженных глаз, сделала шаг назад. Афанасьева скривилась.

Дарья медленно, выверяя каждое движение, наклонилась, подняла с ковра длинный, словно нож, острый осколок зеркала. Удобнее перехватив его, она направила остриё на подругу. Страх прошёл. Осталась неистовая, шальная ярость.

— Я для тебя всегда была никем. Ещё бы! Рядом с такой умницей и красавицей, как ты, должна быть страшненькая и недалёкая подруга, чтобы оттенять твои прелести, — шипела она, подходя ближе к Марии. — Я не имела право иметь своё мнение. Я всегда должна была подстраиваться под тебя: когда Машеньке вздумается выйти из дома, когда она соизволит явиться, — всё только так, как хочешь ТЫ! Тебя никогда не было рядом, когда ты мне была нужна! Ни разу… НИ РАЗУ за все семь лет в музыкальной школе, ты не была на моём экзамене, концерте, конкурсе, как бы важен он не был для меня. Всё время идиотские отговорки — мама заболела, брат в больнице, уехала в отпуск… Никогда тебе было не интересно, что со мной! О чём я думаю! О чём мечтаю! Один — единственный раз я рассказала тебе о том, что мне нравится Павел, ты и здесь поспешила напакостить! — она исступлённо шептала, как проклятие, захлёбываясь собственной ненавистью и обидой, а Маша холодно, не мигая, смотрела на неё.

Дарья наслаждалась внезапно возникшей силой в руках, уверенностью в себе и непогрешимости. Она права во всём! Афанасьева даже не спорит. Даже не защищается.

— И сейчас я тебя убью… И ты знаешь, что я имею право!

Мария медленно покачала головой, презрительно и самоуверенно ухмыляясь. Тонкая сетка сизых трещин очертила тонкий подбородок.

— Попробуй.

Рядом с Афанасьевой, нагло скалясь, встал Истомин, а из-за его спины проявилось ещё несколько силуэтов: безразличные фарфоровые лица с пустыми глазницами — её школьные учителя, педагоги по музыке, сольфеджио, одноклассники, соседи, знакомые.

— Ты — ничтожество, — шептали они неживыми губами.

— Тебя никто не любит…

— Ты не кому не нужна…

— Никому не интересно то, что с тобой происходит…

— Ты — бездарность. Тебе только в переходе милостыню собирать.

— Ты страшная очкастая дура, отдавшаяся в вонючем туалете первому встречному, — процедил Истомин, вбивая каждое слово, словно гвоздь в крышку гроба, и сплюнул ей под ноги.

Дарья дрожала перед чёрной, надвигавшейся на неё, толпой, зыбко озираясь и ловя всё новые проклятия.

Отступая шаг за шагом, съёживаясь под их равнодушными, презрительными лицами, эхом повторявшими её страхи, прижимая к себе длинный острый осколок, она оказалась, наконец, перед громоздким трюмо, с которого и началась эта история.

— Прекратите, прекратите, — скулила она, отворачиваясь, пока поток ругательств не превратился в бесконечный гул. Дарья истошно заорала: — МАША, ЗАМОЛЧИ-И!!!

Короткий взмах, и остриё осколка с хрустом врезалось тонкую кожу около уха.

Жалкая связка свечей моргнула в серебре зеркал.

Дверь в спальню открылась с тихим протяжным скрипом. Щёлкнул выключатель, заливая искорёженное пространство электрическим светом.

— Маша, что здесь..?

Начинающая полнеть немолодая женщина в светлом, припорошенном снегом полушубке, растерянно осеклась.

Посреди её спальни, под грудой разномастных осколков, придавленная покорёженной рамой старого напольного зеркала, широко раскинув руки и неловко подвернув под себя ноги, растянулось неживое тело, одетое в домашнюю рубашку дочери, коричневую, в знакомую крупную клетку. Немигающие светлые глаза бесцветно уставились в потолок, навстречу яркому электрическому свету. От виска, из зияющей пустотой раны, пропитывая пушистые пряди тёмным и липким, тянулась струйка неестественно алого, пугающего.

Справа от входа, перед трюмо, дико озираясь и оскаливаясь, подрагивала Машина школьная подруга, Даша, бледная, с бурыми пятнами на руках и лице.

Взглянув куда-то мимо вошедшей женщины, срывая связки, она заорала:

— МАША, ЗАМОЛЧИ-И!!!

Всхлипнув, она резко выбросила руку с зажатым в ней длинным осколком зеркала, и ударила им себя под ухо.

Алая кровь, пульсируя пеной, галстуком потекла по груди, тяжёлыми каплями заливая светлый, сплошь усыпанный осколками, ковёр. В глазах девушки, продираясь сквозь безумное торжество и ярость, на миг мелькнуло простое человеческое отчаяние, страх, но в следующее мгновение тоненькая фигурка качнулась, и Даша рухнула женщине под ноги, поверх битой зеркальной крошки.

Женщина не успела очнуться, закричать, позвать на помощь, не в силах оторвать взгляд от мертвеющей улыбки. Но если бы она хоть на миг посмотрела в отражение, то, конечно, увидела бы сине-серое существо, тощее, с непропорционально длинными костлявыми конечностями, по-волчьи вытянутой клыкастой мордой и злорадной ухмылкой, которое уволакивало за собой ещё тёплые, сопротивляющиеся души в сумрачную глубину зеркала.

Конечно, она бы увидела, как девочка в знакомой ей коричневой клетчатой рубашке, из последних сил вырываясь из цепких звериных лап, беззвучно кричит ей «Мама!».

Но женщина с холодеющим сердцем смотрела только на два распростёртых, пустых и безжизненных тела, позволив двум душам бесследно растаять в серебристой череде январских морозов.