Ольга Ворон - Инициатор

Всегда весёлая толстушка-Наташка лежала на своей кровати и чесалась. Механически — жик, жик — черные когти сдирали кожу, шинковали мясо, вырывая струи крови. И в глазах девушки не было ни боли, ни изумления, только тупое коровье выражение потерявшей рассудок.

Настя блевала. Сидела на кровати, свесив ноги и опершись неожиданно мускулистыми руками в край постели. Молча ждала. Выплёскивала воду с кровью пополам и без выражения рассматривала лужу между ног. Потом шёл новый позыв, и снова извергалась розовоя вода с чёрными сгустками.

Кто-то бесновался, кто-то впадал в одеревенелость. Но все были не в себе.

Алиса смотрела на мир вокруг и ощущала, как тело напрягается, готовясь к бою. Но, ощущая это, она поняла, что не будущая схватка и не то, что происходит вокруг, занимает сознание более всего. А вот это напряжение тела. Такое дивное, сладостное напряжение, в котором хотелось растворить сознание. Каждая жилка дрожала, словно натянутая струна, и по ней пробегал ток — щекочущий, заставляющий подрагивать и млеть от удовольствия. Это не было тем проявлением страха или ярости, что свойственны человеку неискушённому. Напряжение вливалось мёдом в рассудок, призывая использовать эту солнечную огромную силу.

Алиса закрыла глаза, чтобы впитать в полной мере новое ощущение. И поняла, что, и с опущенными веками, продолжает чувствовать всё происходящее вокруг. Суету, страхи, апатию и брезгливость к себе. И только в себе не видела уже отражения этих чувств. Она упивалась мощью. Тело наливалось ей, словно плод под солнцем. И зрело движение. И было так хорошо и свободно!

— Сидеть, твари!

Ворон влетел в зал, широко распахнув двери. За ним почти строем вошли храмовники из числа стражей монастыря.

— Сидеть, я сказал! — рявкнул Ворон, гневно оглядывая беснующийся зал.

Мария изломанной куклой застыла в руках сестёр, споро привязывающих её к постели.

Настя задрожала, скукоживаясь на полу на разлитой тошнотной луже.

Диана замерла, выглядывая из-под края свесившейся простыни. Лилия замолчала, оборвав свист-шорох, и зависнув в недвижимости. Наташа забилась в судороге, перестав чесаться.

И только Алиса пригнула голову и прищурилась, высматривая из-за кровати тощую фигуру в рясе.

Ворон стоял, вскинув острый подбородок и с неприкрытой яростью оглядывал происходящее.

— Твари, — ненавидяще прошипел он. — Я научу вас слушаться!

И махнул рукой храмовникам. Бойцы бросились в зал — у каждого в руках палка-антенна с парой усиков. И меж ними бьются синие змейки. Один удар — и Настя забилась, с воплем сворачиваясь клубком. Одно прикосновение синей змейки — и Диана, завопив, вырвалась из-под кровати. Один укус…

Алиса кинулась на подошедшего до того, как он успел ткнуть палкой.

Удар.

Человек распахнул рот, посерел, и осел на месте. И отпустил палку из беспомощной руки. Локоть острой горкой, заливающей рукав красным, торчал вверх.

— Ах, ты, дрянь! Сидеть!

Ворон шагнул к ней. В его глазах не было сомнений в том, что она послушается.

А она оскалилась и рванула навстречу.

Удар.

Худощавое тело с грохотом свалилось на пол. Распахнув руки, словно для распятья.

Алиса прыгнула на грудь поверженного и подняла верхнюю губу, вглядываясь в мелко трепещущие артерии на белом горле.

— Стой! Сидеть!

— Внимание!

— Наставник под угрозой!

— У нас нападение! Подмога!

А артерия билась, неосязаемым обещанием блаженства притягивая взгляд…

Но что-то мешало.

Не люди. Но кто?

Она сморщилась, оскаливаясь. Может быть, оскал покажет им, что она не боится и готова биться?

Но посторонние, неясные взгляды буравили нутро. Тревожили. Пугали.

Она неохотно подняла глаза. На огромной стене высился воин — в кольчуге, в золотом куполе шлема, с копьём в руке и щитом на локте. Его взгляд был суров, а под копытом взъяренного коня, вилось, нашпиленное на остриё копья, серое существо — человек с драконьим хвостом и крыльями летучей мыши. А ещё ниже, под изломанной болью спиной существа, лежала зелёная долина, на которой резвились сфинксы, единороги и змеи…

«Не забудь».

Голос старой наставницы качался в голове колокольным гулом.

Алиса вздрогнула и вздохнула. И расслабила пальцы…

Чёрные пластинки когтей медленно розовели.

…

Она целовала его неумело. Нежно забирая губами и колкие щёки и мягкие мочки ушей, плыла по тугой мужской коже одиноким парусником, открывающим неизвестные земли. И ярко-рыжие волосы плескались по его поднятым в детской обиде и недоумении плечам.

— Даня… Всё будет… хорошо…

Он держал её за плечи, не сдерживая, но только ощущая всякое движение, каждую следующую волну страстного прибоя, топящего его в нежности. Его слёзы давно высохли, плач и горький смех ушли, но обида на судьбу словно сточила внутри жёсткую ось, острой болью забралась, вскрыв грудную клетку, закусила змеищей сердце и не выпускает из пасти — давит, давит.

— Аля… — он осторожно убрал лицо и отодвинул девушку на вытянутых руках, сам удивившись их крепости и силе. — Аля…

Она тянулась к нему губами, тянулась, приоткрывая рот с нечеловеческими узкими зубами. Её прикрытые глаза и лёгкий болезненный румянец на белом лице заставили его испуганно стиснуть тонкие плечи в кулаках.

— Очнись!

Алиса встряхнулась, удивлённо и сердито глядя на него — вертикальные зрачки медленно приняли прежнюю форму.

Данила отпустил смятые плечи и отодвинулся к стене.

— Прости. Просто… Не до этого мне.

Закусив губу, она отвернулась. Опустилась на лежанку и легла, отвернувшись к стене.

Данила сидел, она лежала, поводя пальцем по краске, покрытой сеткой трещин. Словно нащупывая вслепую извилистый путь для дальнейшего разговора.

А Даниил мял свои пальцы, нервно сплетая ладони. Поглядывал на лежащую рядом девушку, на сухоцвет в вазе на столе, порывался заговорить и тут же хмуро обрывал себя.

Когда стало понятно, что сил начать разговор он в себе не найдёт, Алиса приподнялась на локтях и, откинув упавший на лицо локон, улыбнулась в потолок.

— Сейчас бы в озеро, да? — спросила она. — Помнишь этот остров в ивах? Там мы нашли кувшинку…

— Помню…

— Такое слепящее было солнце, но вода словно отречение…

— Помню…

Алиса села, привалилась к стене и, взявшись за локоны, стала задумчиво счищать из волос застывшие прилипчивыми кляксами красные комочки. Смотря как тонкие белые пальцы размеренно, степенно разделяют и разглаживают волоски, Даниил угрюмо покусывал губу и не чувствовал боли.

— Ты думаешь над тем — освобождать отца или нет?

Даниил вздрогнул. Глаза Алисы смотрели, словно не замечая его — прозрачные и пустые, незнакомые в тихой грусти.