Ольга Ворон - Инициатор

— Ма…ма… ту… — губы не слушались. Словно две ледышки бились друг о друга, тёрлись, срывая кожу и сочась тут же стынущей кровью.

Старая наставница улыбнулась и тронула — невесомо, нечувствительно за пелёнкой обмороженной кожи — гудящие от напряжения губы девушки.

— Йахаса, — прошептала сестра Пелагея. И так это получилось шелестяще, словно змея проползла, оставляя волновой след на каменистой пустыни. Будто сама несла внутри проклятье этой крови, вечную жажду запрещённого.

— Я… я… — Алисе хотелось плакать, но на заснеженном ветру глаза костенели, набухали морозом, не способные выдавить скопившуюся внутри влагу. Целый океан безумной тоски — одиночества и отверженности.

Сестра Пелагея вздохнула и провела — невесомо, нечувствительно, нереально — по её лицу. От лба к губам, одной лёгкой волнистой линией. И повела руку дальше, вниз. И тронула — обожгла! — середину грудины.

И там побежала трещина. Словно на перезревшей дыне вдруг от лёгкого стука распахнулась корка. Крак! Чёрной молнией на белом, смороженном теле.

Алиса вздрогнула, беззащитно подняла плечи, и, приподнявшись, вгляделась с ужасом в провал. Потянулась, тронула нечувствительными кончиками пальцев ломанный край. Словно фарфоровый — острый, крепкий и холодный.

— Тссс! — Сестра Пелагея тронула свои губы за серым покрывалом тени, и поманила пальцем из трещины.

Плосколобая чешуйчатая морда высунулась за острый край и оглядела мир сонным ленивым глазом.

Алиса вздрогнула и на негнущихся руках поползла назад, дальше, словно можно было сбежать от сидящего в груди гада. Остановилась, понимая тщетность усилий, и задрожала, кусая губы.

Змеища вытолкнула из трещины голову, выкатила кольцо тяжёлого, толстого тела. Такое не могло поместиться в груди хрупкой девушки, но оно выползало, выпихивало себя на свет, в холод и тени на зов старой наставницы. Костлявый палец манил, старушечьи губы шептали беззвучно что-то, что тут же смораживал в снежинки ветер и уносил, трепля и вписывая в кружево бури. Но Алиса знала.

«Всё возможно, чему ты позволишь быть…»

И змеища, недовольно выпрастывая язык под колкий снег, выталкивала из трещины кольца. Одно за другим. Одно за другим. Жирные, с радужно-прозрачной чешуйчатой кожей, под которой булькала и переливалась кровь. Одно за другим — кольца, кольца, до самого тонкого, до самого конца.

Алиса застонала через зубы, прогибаясь. Сквозь залепленные снегом ресницы смотря в тёмное небо, измазанное строками снежных вихрей. Тяжесть от толстого противного тела, царапающего смороженную кожу острыми чешуйками, давила, выжимая вдохи. Пока змея сползала с неё — по кольцу, осторожно, словно боясь разбиться, спускаясь на снежную простынь заметённой степи.

А сестра Пелагея улыбалась и манила, манила.

И скользкая, льдистая от охватывающего мороза, голова послушно тянулась на зов.

А Алиса дрожала, боясь пошевелиться. И смотрела, как отходит, по шагу, назад, назад, серым облаком теней, старая наставница. И не шевелилась всё время, пока змея уползала — серебряно-алой лентой по заснеженному полю. За тихо манящим костлявым пальцем, за быстро уходящей старушкой в сером рваном полотне теней.

Потом приподнялась и почувствовала, как звенит промёрзшее до нутра тело, как сбивается сердце и вязким киселём толкается по сосудам кровь. Взглянула — трещина в груди зарастала белёсой плесенью, стягивалась, срасталась, словно настоящая рана.

— Йааахаааассс!

Громовой ветер шарахнул со всех сторон, с неба, с горизонта. Сошёлся в ней порывами, раздавил зовом.

Открыв рот от оглушающего гула в голове, с трудом подняла лицо.

В небе ветры сходились. Серое, смазанное снежными зарядами, кольцо смерча вращалась над ней, и в самом центре, там, где ветра были не властны, открывалось чёрное покрывало ночного небосвода. И в нём, белым гвоздём, сидела звезда. И лёгкие индиговые разводы вокруг неё напоминали лицо. Властное, мужское… С белым светом меж бровей. Знакомое чем-то неуловимы.

Она силилась вспомнить. Тянулась. Но…

…

— Алиса! Аля!

Она открыла глаза и поперхнулась шедшей горлом массой. Склонилась в сторону. Не успела вдохнуть — горлом пошла жижка. Чёрной змеищей выползла, расплескалась по бетонному полу.

— Аля.

Всхлипнувшую, закрывающую от усталости и лихорадки глаза, её прижал к себе Даниил. Тронул губами макушкуи закричал в пустоту:

— Эй, кто там!

Люди появились быстро. Сперва заглянуло двое мужчин в красных шейных платках и с автоматами в руках. Огляделись — сперва дуло, потом глаза. И лишь убедившись, что внешней опасности нет, посмотрели на йахов, а смекнув, скрылись. За ними пришли две женщины с розовыми платками на плечах. Молчаливые, они не поднимали глаз. И от этого Алисе становилось легче. От этого, а, может быть, и оттого, что останки «змеи» — красно-чёрной тошнотворной массой разлитые по полу, брызгами закапавшие постель, одежду и стены — быстро исчезали в рванных тряпках. Серых, словно тени матери-наставницы из ранившего её кошмара. Но лишь когда женщины ушли, унеся в вёдрах плескающуюся, смешивающуюся с водой грязь, она смогла вздохнуть свободно.

— Что случилось, Аля?

Даниил гладил по голове, иногда легко, почти заметно, касаясь губами рыжих волос.

— Кошмар?

Алиса зябко повела плечами и натянула выше шерстяное одеяло.

— Ага.

Её знобило, и мучила горечь во рту — тяжёлая, перехватывающая, как бывало в детстве, когда глотала взахлёб ложку мёда, и тот, нагло не желая проваливаться внутрь, сцапывал судорогой гортань и — ни туда, ни сюда.

— Что тебе снилось?

Она медленно покачала головой. Нет, это было настолько личное, что открывать не стоило.

— Ладно, — Даниил понял, вздохнул и удобнее устроил её голову у себя на коленях, поправил одеяло: — Спи, Алька. Теперь никто не помешает. Я тебя не отдам.

Лицо Алисы задрожало в неуверенной улыбке, глаза задрожали. То ли заплакать, то ли одарить счастливым поцелуем. Но, обессилив, только согласно прикрыла веки и расслабилась на тёплом теле товарища.

Что это было? Сон. Но зачем? Что вытекло из её груди на зов наставницы? Кто говорил с ней, раздвигая небо? Почему лёд и снег?

За что?

Засыпая, она чувствовало тепло бета рядом. И понимала, что теперь действительно сон будет добрым.

А Даниил прислушивался к её дыханию и поглядывал на тяжёлую дверь, за которой начинался мир. И ждал, когда альфа уснёт. Когда её грудь почти перестала вздыматься, он положил ладонь на рыжие волосы и стал нежно их расчёсывать, всё также прислушиваясь к внешнему миру.

…

— Что это?

Пробуждение ударило по ушам отчаянным многоголосьем, приглушённым плотно запертой дверью.