Анатолий Субботин - Мадонна и свиньи

Сколько лётчика ни корми, он на север смотрит! И доказательство тому – толстый свитер, кожаная куртка, подбитая мехом, и унты на ногах. Да и небо всегда оказывает прохладный приём. Но отчего это у нашего героя очки на шлем полезли? Неужели увидел впереди северное сияние? Нет, до сияния ещё далеко. Горизонты задёрнуты мраком. Где ж ты, где ж ты, моя Сулико? Неужели в созвездии Рака? А-а! Вот ты куда, голубь, смотришь! Что ж, вкус у тебя есть. Хороша девка, особенно со спины, а тебе ничего другого и не видно. Ну ладно, некогда мне тут с вами! Вы стоите, прохлаждаетесь, а меня работа ждёт. И так всегда: я езжу на работу, а они стоят, я езжу, а они стоят. Но ведь должно что-то измениться в этом мире! Да, я изменюсь, я умру. Следовательно, они оживут.

Он подошёл к ней тяжёлым шагом командора и гулко шлёпнул её по заднице, так что голуби слетели с её плеч. «Чего вы себе позволяете!» – воскликнула она возмущённо. «Брось, Машенька, – сказал он. – Давай лучше выпьем и трахнемся. Всё равно нам больше ничего не остаётся. Вот ты ждёшь самолёт, а самолёта нет и не будет. Заводы и фабрики встали. Рабочий класс, давно не получавший жалованья, разжалован в лоточники и обжалованию не подлежит. Ты помнишь, как всё начиналось? Правильно: с мешков и продразвёрстки. С чего начали, тем и кончили. Мы стоим на месте. А жизнь ушла далеко вперёд. Наши идеи мертвы. Скажу больше, только дай слово, что не испугаешься. – Он взял её за руку и шепнул на ушко: – Видишь ли, нас ТОЖЕ нет! Человек жив своим внутренним содержанием, и если из него этот мотор достать, что останется? То-то! Не веришь? Ударь меня в грудь. Мы звеним, как пустые бочки. Снаружи мы каменны, а внутри пусты. Время стоит, и единственное, что мне нравится в этом тотальном застое, – это то, что стоит у меня в штанах. Помнишь крылатую фразу: мир спасёт амур? Поэтому перестань ломаться и давай будем спасаться! Ну и что, что среди бела дня и люди смотрят? Ведь мы же мертвы, а с мёртвых какой спрос! Это как во сне, где всё можно, где всё проходит безболезненно и без последствий. Хочешь – трахайся, не предохраняясь, хочешь – пусти себе пулю в лоб. Всё как с гуся вода. Ты ничем не рискуешь. Да-да, Машенька, мы не реальны, мы снимся друг другу, мы спим, так уж давай спать по-настоящему!»

И он-таки овладел ею. Ничего подобного мне видеть не приходилось. Это была МОНУМЕНТАЛЬНАЯ любовь. Камень о камень. Стоял страшный грохот, от которого лопались пионерские барабаны и осыпа́лись буквы политических лозунгов. А город подумал (три раза подумал): учения идут. Даже люди, находящиеся поблизости, не могли уяснить себе истинную причину шума, поскольку любовников тактично укрывало плотное белое облако летящей с них многолетней извёстки. Лишь бывшего вождя бывший соратник, который стоял чуть впереди и правее, на призаводской площади (потому что завод носил его имя), разглядел в своё пенсне (прибор заоблачного видения) такое дело и скрипуче взвизгнул: «Скоты! Вытворять такое в общественном месте! Куда смотрит милиция! При товарище Сталине вам живо бы дали по 100 лет одиночества!» А дерзкий лётчик не спеша завершил свой полёт, поблагодарил бортпроводницу поцелуем в шею и только тогда ответил человеку, ещё недавно большому и почитаемому: «Старый козёл, в тебе говорит зависть. Ты всегда был импотентом и лечился кровью младенцев. Но и это тебе не помогло. Что же касается общественного места, то кто не знает о твоей жуткой извращённости! Сделать женщине куннилинг – сам бог велел, но лизать задницу мужчине, пусть первому человеку в стране, – это уж вы, батенька, хватили! Да вы просто порнозвезда какая-то, выражаясь современным языком! Взгляни на него, Машенька: ноги согнуты в коленях, одной рукой опирается на тумбу, другую пытается приподнять (вперёд, мол, к победе коммунизма)! И такие люди стояли у руля! Мы считали их полубожествами, думали, что они из другого теста, а они отличаются от нас только краской. Сколупни с них позолоту – и там тот же камень, та же пустота. Нет, чтобы в этой стране произошли перемены к лучшему, нужен качественно иной мозг, и я голосую за инопланетянина».

– Ненавижу, ненавижу! – вдруг расплакалась Машенька. – Они отняли у меня всё! Я шла за ними, я им верила, я на них рассчитывала! А теперь у меня ничего нет. Прохвост! Сейчас я вырву твою козлиную бороду и пущу её по ветру!

– Что ты, что ты! – испугался лётчик. – Не делай этого, не подливай масла в огонь! Мы и без того живём в КОЗЛИНЫЕ, сатирические времена. И потом, в бороде у дедушки – вся сила, без неё он рассыплется, а он должен стоять, как вечный памятник нашему идиотизму. Пусть он себе стоит, а мы пойдём куда глаза глядят.

И они отправились, обнявшись и утешая друг друга. Я хотел последовать за ними, чтоб узнать, куда же глядят их глаза, но не смог двинуться с места. В ужасе я обнаружил, что нахожусь на пьедестале и каменею. И во рту моём застыл крик.

Я зашёл в парк часов в семь вечера. Был август, и солнце ещё не село. Ветерок вяло играл в листве, чего нельзя было сказать о детях, которые с криками проносились мимо меня на велосипедах и роликах. Я гулял по асфальтовым дорожкам, оцепленным кустами и редкими деревьями, останавливался возле аттракционов. Из-под купола ротонды доносилась музыка: духовой оркестрик играл там стоя. Рядом, на площадке, в вальсе или медленном танце кружились пожилые пары, вспоминая свою боевую и трудовую молодость. Пары в основном составляли женщины. Их мужья, по всей видимости, пали в бою или сражались в шахматы и домино. А нынешняя молодость ходила и сидела неподалёку – влюблёнными парами, компаниями – разговаривала, курила, пила пиво.

Я присматривался к аттракционам. Хотя мне сравнительно немного – 33 года, – меня уже не волнуют все эти разновидности движения по кругу. Я чувствую в них что-то ущербное и предпочёл бы просто гулять и созерцать. Но последнее позволялось только пенсионерам, и по закону парка мне нужно было выбрать какую-нибудь карусель, чтобы прокатиться. Мне не нравились ни скамейки, подвешенные на цепях, ни автомобили, тычущиеся друг в друга, как слепые котята, ни кружение стоя, когда центробежная сила прижимает тебя к стенке. «Уж если выбирать, – подумал я, – то надо остановиться на “Чёртовом колесе” или “Петле Нестерова”». И тут я поймал себя на том, что горизонтальному кружению предпочёл вертикальное. «Петля Нестерова» даёт возможность увидеть мир вверх ногами. Впрочем, необычному взгляду мешает скорость, и за короткие мгновения, в которые занимаешь нужную позицию, ничего нельзя толком разглядеть. С другой стороны, необязательно повисать вниз головой, подобно летучей мыши, чтобы показалось, что мир перевёрнут. Руководствуясь этими соображениями, я направил шаги к «Чёртову колесу». Пусть медленно (так даже лучше) оно поднимет меня на высоту птичьего полёта, и предо мной раскинется весь или почти весь город, и я получу представление о том, где живу. Недаром этот левиафан среди аттракционов носит ещё одно имя – «Колесо обозрения».