Анатолий Субботин - Мадонна и свиньи

На террасе стояло несколько столиков – что-то вроде летнего кафе, куда охранники поднимались перекусить и чего-нибудь выпить. Старыгина посадили за столик. Палач, одетый в чёрную пару, принёс ему на подносе литровую бутылку водки и два стакана: один с томатным соком, другой пустой. «Кремлёвская, – прочёл Алексей Андреевич на этикетке. – А не мала ли доза?» – усомнился он. На что палач ответил: «Тебе хватит. На всё про всё у тебя полчаса». – «А если меня стошнит?» – «Исключено: в соке есть добавка, предупреждающая реакцию отторжения. Запивай каждый стакан несколькими глотками».

Водка оказалась такой же чистой, как день. Жизнь решила порадовать его напоследок. А может, напротив, тут был злой умысел – вызвать в нём чувство катастрофы. Смотри, мол, как тут хорошо! Но тебя это уже не касается. Ты уже отчалил. Ты отрезанный ломоть. Ты не жилец. «Подумаешь, – ответил Жизни Алексей Андреевич, – видал я тебя всякую. А нам необъяснимое приятно, и непонятное нам друг. – И выпил второй стакан. – Вы хорошие ребята, – сказал он палачу, – но у вас проблема с воображением. Вот как, например, вы назвали мой вид казни? Отравление спиртным. Фи-и! Это приземлённо и, кстати, неправильно. Разве я отравляюсь? Нет, я горю и сгораю. Поэтому советую вам сменить название и написать: “ДВИГАТЕЛЬ ВНУТРЕННЕГО СГОРАНИЯ”. Чувствуете, сразу появляются образ, юмор, а главное – точность. Почему двигатель? Потому что сгорающее тело толкает душу, и та, как ракета, преодолевает притяжение земли. Да, моя душа вот-вот взлетит. Но вы не увидите её блистательного полёта. Чтобы увидеть душу, недостаточно надеть галстук и чёрную пару. И лакей, напяливший графский камзол, не превращается автоматически в графа. Только РЫБАК, понимаешь, видит рыбака. Вождь вашего племени говорил: учиться, учиться и ещё раз учиться. А вождь моего пл а мени утверждает: воображать, воображать и снова воображать!»

Впрочем, Татьяна Пушкина с её камерностью не передаёт сути момента. Мы ведь уже не в камере. Мы уже под парами. Нам сейчас ближе Блок с его:

Да я пью, пью. Ваше здоровье… Как, однако, рванули кони! Спасибо, папа, что дал мне прокатиться на своей огненной колеснице! Э-ге-гей! Расступись, зашибу! Вот это скорость! Кони горят, щёки летят. Или наоборот? Всё равно – дух захватывает. Сорок оборотов в минуту вокруг Земли. Голова кружится. Довольно! Мне тяжело. Остановитесь! Папа, они меня не слушают! Они несутся обратно к Земле. Я не хочу. Папа, мне страшно…

Наш гарем довольно необычен. Начать с того, что в нём всего одна наложница. А евнухов трое. Для одной, пожалуй, многовато. Хотя нет. Ведь хватило же у этой представительницы слабого пола сил и мужества кастрировать нас! «Как?! – воскликнете вы. – Как такое возможно, чтобы юная женщина одолела трёх взрослых мужчин?!» – «Очень просто, – скажу я, – поодиночке». Добавьте сюда, что ей далеко за 30, а мы, хотя и мужчины взрослые, но сравнительно малорослые. Не то чтобы карлики… Нет, я не карлик, я другой!

Короче говоря, в один прекрасный (или злосчастный: теперь не знаю, чего тут больше) день она подняла меня на руки, бросила в мешок и отвезла к этому животному, к этому головорезу-ветеринару. Оказавшись в мешке, я почуял недоброе. Хмель послеобеденного благодушия (а обед был на редкость обильным и вкусным – постаралась, злодейка!) моментально испарился.

– Выпусти меня! – орал я. – Куда ты меня везёшь?

– Не волнуйся, милый, – отвечала она, – я везу тебя для твоей же пользы.

Ни мольбы, ни угрозы не подействовали, и я предстал перед человеком в белом халате с ножом в руке. Тут мне всё стало ясно. Внешне спокойный, но внутренне готовый к прыжку, осматриваясь, куда бы ринуться – в дверь или окно, – я сказал ей:

– Не ты ли 40 раз на дню повторяла, что любишь меня?.. Ладно, пусть ты лгала. Но достаточно было намёка – и я бы ушёл и не вернулся… Нет, ты не веришь в моё благородство, ты хочешь избавиться от меня с помощью этого садиста раз и навсегда!

Я метнулся к окну, но был пойман ею за шиворот. Она усадила меня на колени и, гладя по шее, замурлыкала со слезами в голосе:

– Ты не то подумал. Напротив, я хочу, чтобы ты всегда был со мной, принадлежал только мне. Твои выходы во двор плохо кончатся. Всякий раз, когда ты уходишь, я дрожу от мысли, что больше не увижу тебя. Правда, до сих пор ты возвращался, но вспомни, в каком виде! Чуть живой, грязный, дурно пахнущий кошками… Доверься мне и этому доброму врачу – он удалит у тебя источник беспокойства. Представь, как хорошо нам будет в нашей квартирке! Ты станешь таким домашним, таким моим!

Как молния, поразила меня страшная догадка.

– Я стану ничьим! – закричал я и остервенело укусил её за руку. Так вот он каков, запретный плод – вкус человеческой крови!

– Глупыш! – закричала она. – Если хочешь знать, твой низ никогда меня не интересовал. Он у тебя незначителен. Зато язык у тебя что надо. В смысле языка ты виртуоз и поэт. Ну, лизни меня в знак примирения!

Стараясь вырваться, я бился в её руках, как минтай, от которого, кстати, я без ума. Мои усилия почти увенчались успехом, но тут на помощь ей пришла медсестра. Вдвоём они бросили меня на стол и распяли. Наложница держала за ноги, медсестра – за руки, а хирург… нет, будем выражаться точно: ХЕРург моментально надрезал мне мошонку и вытряс её содержимое. Стой, читатель, и ощути кошмар ситуации! Если ты мужчина, ты поймёшь меня. Фраза «жизнь или кошелёк» бледнеет на фоне свершившегося. «Что деньги, золото?! Что жизнь?! Лучше смерть! – кричал я своим палачам. – Теперь перережьте мне горло!» О, мой самонаполняющийся жидким жемчугом кошелёк! О, неиссякаемый источник богатства и наслаждения! Увы мне, увы! Живодёр не позаботился даже о местной анестезии, не говоря уже о наркозе. Единственным положительным моментом в этом аду был тонкий, едва различимый среди прочих запахов запах валерьянки. Так я лишился страстей.

Как труп, на кухне я лежал. Стерва предлагала мне молока, потчевала рыбой, но у меня было одно желание – выцарапать ей глаза и перегрызть горло. На следующий день желание это увеличилось вдвое, а на третий – втрое, ибо мы уже лежали втроём: я и ещё два подобно мне обезоруженных херувима. Однако, когда мы встали, злость наша упала, улеглась вместе с болью. Всё же мы любим её, нашу хозяйку. Она кормит нас и гладит по шерсти. Она тоже по-своему любит нас.

Раза два-три в неделю к ней заходит султан. Иногда он остаётся на ночь. Сначала я думал, что он склонен к перевоплощению, так как всякий раз не узнавал его. Но потом, присмотревшись к обличиям (числом примерно с десяток), я понял, что всё это разные люди. Слишком они друг на друга не похожи. Одни – подобно нам, настоящие янычары, с усами и шерстью на груди и ногах. Другие – какие-то заморыши, у которых даже голова облезлая. Разумеется, мы недоумевали по поводу столь широкого вкуса хозяйки и ставили ей это на вид. На что она резонно отвечала: