Анатолий Субботин - Мадонна и свиньи

Накануне вечером мы «зарулили» к ней с полными «баками» – я и мой друг Музыкант. У Ангела однокомнатная квартира и одна кровать. Мы проснулись трое в одной кровати. А что было делать? Ангел никого не хотела класть на грязный пол и вообще, никого не хотела класть отдельно. Она любит всех. Однако не спешите окрестить её шлюхой. Грязь не прилипает к ней. Иные шлюхи умудряются брать, отдавая. Ангелу же нравится именно давать. В ней нет ничего вульгарного. Одним словом, ангел. Не от мира сего. Кстати, этим объясняется её совершенная непрактичность: неумение готовить, прибирать в комнате, жить.

Накануне вечером мы улеглись в следующем порядке. Сначала легла хозяйка. Я и Музыкант, сидя за столом и стараясь не глядеть в сторону кровати, оживлённо заговорили на отвлечённую тему – то ли о погоде, то ли о космогонии Плотина, не помню. Мы старались отвлечься, а нам предлагали развлечься: антенны наших тел помимо нашей воли принимали позывные любви. На краю взгляда маячила призы́вная поза Ангела. Шёл мощный весенний призыв сперматозоидов. В армию. Я очутился рядом с Ангелом, если не сказать больше. Музыкант тактично удалился на кухню и, скрипя половицами, заходил там, забродил. Ангел посмотрела на меня умоляюще.

– А Музыкант? – спросила она.

Мне и самому было неловко перед другом. Но тут всё решала хозяйка, так сказать, положения. Видя, что она не против, я радостно закричал: «Музыкант, иди к нам! Ангелу не хватает твоей свирели».

Наш концерт длился полночи. Хозяйка играла и пела. Причём пела с таким чувством, что соседи постучали в стену. Когда мы проснулись, она сказала: «Надо же! И до групповухи дожила. Со мной такое впервые». – «И с нами тоже», – скромно заметили мы с Музыкантом. «Ребята, а ведь сегодня праздник! – опохмелившись, умилилась Ангел. – День Ивана Купалы». – «Да, – сказал я, – славянский праздник летнего солнцестояния, день любви, ночь свального греха, оргия плоти. Считай, что мы его отпраздновали, вот только в реке не выкупались». – «Сейчас реки не те, – философски заметил Музыкант, – после купания в них солнце стоять не будет. Да и далеко тут до реки, а на природу хочется. В городе каменно и душно». – «Чего проще! – воскликнула Ангел. – Рядом кладбище. Пойдёмте на кладбище». – «Пойдём, – согласился я, – тем более что земля очищает лучше воды. Она очищает до костей».

Мы вышли из подъезда. Во дворе играли дети. Но, видимо, их время кончилось, потому что тётя кричала им: «Встали парами! Встали парами!» Эта сцена показалась мне символичной. Не так ли и жизнь строит нас парами? Не так ли и у неё случаются сбои? Кому-то пары не достаётся. Кто-то выбирает одиночество сам. А иные весёлые ребята, вроде нас, не прочь станцевать танго втроём. И мы трое взялись за руки и пошли в конце детской колонны, как наглядный пример того, что страна у нас свободная и «тройки» тоже имеют право на существование. Но некоторым прохожим, видимо, было невдомёк, в какой прекрасной стране они живут: оглядываясь на нас, они плевались или крутили у виска пальцем.

У Ангела нет ни мужа, ни детей, поскольку её мучит видение. Перед её глазами лежит разрушенная троя, то есть семья, состоящая из трёх человек. Жили-были папа, мама и их трёхлетний сын. Но однажды к ним пришли люди в форме (или в гражданском, это ничего не меняет) и увели папу и маму. Ребёнок остался в квартире один. Он долго плакал, пока не устал и не проголодался. Поев, он снова плакал, потом уснул. Так продолжалось несколько дней. Еда кончилась. Мальчик лёг и уже не вставал. И не плакал больше. Тут к нему пришла крыса. Обнюхав его, она убежала и вскоре вернулась с кусочком сыра. Но он к сыру не притронулся. Тогда крыса стала носить ему разную другую снедь. Она воровала для него, рискуя жизнью. Она предлагала ему всевозможные лакомства. Но он только погладил её слабой маленькой ладошкой, благодаря за человечность, и умер.

Ангел думает, что этот сон – в руку, и не заводит семью, боясь за будущих детей и мужа. Представляя свою судьбу трагичной, она боится распространения трагедии и хочет замкнуть беду на себя.

В центре города – овраг. Одна сторона его крутая, другая пологая. На пологой стороне – заброшенное кладбище. ТИХИЙ центр. Городской шум здесь почти не слышен. Птички поют, кузнечики стрекочут, скелеты прогуливаются. Они вылезли из могил, чтобы погреть на солнце свои старые кости. У нас с ними взаимопонимание: мы не обращаем внимания друг на друга. Они прогуливаются, мы – трое – попиваем водочку, сидя на краю колеи. Парк культуры и отдыха!

Вдруг в эту тихую симфонию врывается диссонанс – грубый солдатский окрик: «На место!». Мы видим между деревьями три движущиеся фигуры в милицейской форме. Патруль! Что он здесь делает? Как что? Наводит порядок: загоняет скелетов обратно в могилы. Вот один из скелетов подворачивается под руку и, получив удар дубинкой, рассыпается. Похоже на игру в городки. Только игра здесь ведётся в упор.

Музыкант вскакивает.

– Пошли отсюда! – говорит он. – Мне не нравятся эти слишком живые и энергичные.

– Поздно, – говорю я, – они нас заметили.

Они подошли к нам и хором крикнули: «На место!»

– Вы что, заработались?! – возмутился Музыкант. – Не видите, что мы живые?

– Да и с мёртвыми вы бы полегче, – поддержал я. – Чем вам не угодили эти безобидные мощи? В конце концов, они гуляют на СВОЕЙ территории.

Я начал вставать, но, оглушённый ударом в голову, упал и потерял сознание. Очнулся – лежу ничком в колее. Приподнявшись на локтях, вижу перед своим носом ботинки Музыканта. Тяну его за ногу. Он стонет. С трудом мы садимся. Наши головы разбиты. Где Ангел? Тут же. Блюстители порядка сложили нас вдоль колеи, как в длинной братской могиле. Хорошо, хоть землёй не засыпали. «Ангел, как ты? Очнись!» Мы вытаскиваем её из ямы, трясём, осматриваем. Голова цела, тело вроде тоже. Ни переломов, ни крови. Но она не дышит. Я ищу её пульс и не нахожу. Вдруг кто-то трогает меня за плечо. Оглядываюсь: скелет! Два скелета. Они оттесняют меня и Музыканта от Ангела и закрывают ей глаза. Занавес!

– Она умерла и теперь принадлежит им, – говорю я другу.

– Но отчего она умерла? – спрашиваю я скелетов.

Один из них показывает на её левую грудь. Сердце. Конечно, сердце! Ангел не выносила грубости. А тут такая сцена! Видя, как упали мы, упала и она. Били нас, а убили её. Как бы рикошетом.

Скелеты берут её под руки, поднимают и уводят прочь. Ангел шагает, но это уже не её походка. Это медленная, подчинённая неведомому космическому ритму походка скелетов. Странная тройка долго виднеется между редкими деревьями. За деревьями – краснота заката. А выше – тёмно-синее бездонное небо.

Ипполит Чайников был фермером мелкой руки и выращивал свиней. Раз в год он отвозил партию своих питомцев в районный центр, на ближайший мясокомбинат. За свиней платили мало – фигурально выражаясь, медными пятаками, – и Ипполит Фёдорович, выходя из конторы мясокомбината, грустно вздыхал: «Вот, опять обменял живые пятаки на медные!»