Клайв Баркер - Книги крови. I–III [сборник litres]

«Заткнись», – снова подумала она.

Два совершенных ряда его зубов стали тереться друг о друга; потом трескаться и раскалываться, нервы, эмаль и слюна розовой пеной пузырились на подбородке, когда рот Бена провалился внутрь.

«Заткнись», – все еще думала Жаклин, когда его изумленные голубые, такие детские глаза утонули в черепе, а нос прорыл ход прямо в мозг.

Он уже не был Беном, а человеком с красной головой ящерицы, он уплощался, задраивался, и, слава тебе Господи, раз и навсегда лишился речи.

Теперь, обретя сноровку, она начала получать удовольствие от изменений, которым его подвергала.

Жаклин опрокинула Бена вверх тормашками на пол и принялась сжимать ему руки и ноги, складывая плоть и неподатливые кости так, что те занимали все меньше места. Его одежда завернулась внутрь, а ткань живота отлипла от тщательно упакованных внутренностей и растянулась вокруг тела. Пальцы Бена теперь торчали из ключиц, а ноги, все еще дергающиеся от ярости, ушли прямо в кишки. Она последний раз повернула его, сдавила позвоночник так, что тот превратился в столб какой-то дряни с фут длиной, после чего остановилась.

Придя в себя от экстаза, она увидела, что Бен сидит на полу и по размерам походит на чемодан, кожаный и изящный, из тех, что он так любил раньше, а кровь, желчь и лимфа слабыми толчками бьют из его замолкшего тела.

«Боже, – подумала она, – но это же не мой муж. Он никогда не был таким аккуратным».

В этот раз она не стала ждать помощи. В этот раз она понимала, что сделала (и даже предполагала, как), и приняла свое преступление, хотя на самом деле оно было правосудием, пусть и слишком грубым. Жаклин собрала вещи и ушла из дома.

«Я жива, – подумала она. – В первый раз за всю мою несчастную жизнь я жива».

Всем тем, кто мечтает о красивых сильных женщинах, я оставляю эту историю. Это обещание, а также исповедь, а также последние слова потерянного мужчины, который лишь хотел любить и быть любимым. И я сижу здесь, дрожу, жду ночи, жду, когда ко мне снова придет этот писклявый сутенер Кус и заберет у меня все в обмен на ключ к ее комнате.

Я – не храбрец, никогда им не был; я боюсь того, что со мной случится сегодня ночью. Но я не могу провести всю жизнь, грезя, существуя во тьме лишь благодаря увиденным мельком небесам. Рано или поздно придется препоясать чресла (слово-то какое подходящее), встать и найти их. Даже если в обмен придется отдать весь мир.

Возможно, мои слова не имеют смысла. Вы, наверное, думаете, да, вот вы, тот, кто читает эти показания, вы думаете, кто это писал, какой идиот?

Меня зовут Оливер Васси. Сейчас мне тридцать восемь лет. Еще год назад я был юристом до того, как начал поиски, которые закончатся сегодня с этим сутенером, ключом и святой святых.

Но история началась задолго до того. Прошло уже много лет с тех пор, как ко мне впервые пришла Жаклин Эсс.

Она явилась в офис совершенно неожиданно, сказала, что она – вдова моего друга еще по юридической школе, некоего Бенджамина Эсса, и когда я начал думать о нем, то вспомнил ее лицо. Общий друг, который был у них на свадьбе, показал мне фотографию Бена и его застенчивой жены. И вот она стояла передо мной, такая же эфемерная и прекрасная, как и на том изображении.

Помню, как сильно был смущен во время нашей первой беседы. Она пришла в разгар дня, я был невероятно занят. Но Жаклин настолько покорила меня, что я отодвинул на второй план все другие встречи, и когда ко мне зашла секретарша, то взглянула на меня своим стальным взглядом, словно холодной водой окатила. Полагаю, я сразу влюбился в Жаклин, и секретарша почувствовала, как сильно наэлектризовалась атмосфера в офисе. Но тогда я все еще притворялся, что проявляю вежливость к вдове старого друга. Я не любил думать о страсти; она не была частью моей натуры, так я тогда считал. Как же мало мы знаем – я имею в виду, по-настоящему – о наших собственных возможностях.

В ту первую встречу Жаклин мне лгала. О том, как Бен умер от рака, как часто говорил обо мне и с какой любовью. Думаю, если бы прямо тогда она мне сказала всю правду, то я бы лишь жадно заглотнул наживку – наверное, я с самого начала влюбился в нее.

Но трудно вспомнить, когда и как интерес к другому человеку разгорается в нечто страстное, нечто решительное. Может, я сейчас лишь воображаю то впечатление, которое она произвела на меня при первой встречи, просто переписываю историю, лишь бы оправдать последующие бесчинства. Не уверен. В любом случае, неважно, когда и где это случилось, как быстро или медленно я ей уступил, и началась наша связь.

Я – не слишком любознательный человек, когда дело касается друзей или моих партнерш. Адвокату приходится постоянно копаться в грязи чужих жизней, и, по правде говоря, я занимался этим по восемь часов в день и больше не хотел. Когда я выхожу из офиса, то просто хочу, чтобы люди были такими, какие они есть. Я ничего не разнюхиваю. Не докапываюсь. Я просто принимаю их как данность.

Жаклин не стала исключением из этого правила. Она была радостью моей жизни вне зависимости от ее прошлого. Она обладала потрясающим хладнокровием, была остроумной, распутной, хитрой. Я никогда не встречал женщины очаровательнее. Не моего ума дело, как она жила с Беном, на что походил их брак и так далее. Это была ее история. Я же был счастлив, жил настоящим, а прошлому дал умереть своей смертью. Кажется, тогда я даже льстил себе, считая, что какую бы страдания не выпали на ее долю, я помог Жаклин забыть о них.

Конечно, в ее истории зияли дыры. Я – адвокат, у меня профессиональная проницательность, когда дело касается выдумок, и как бы я не старался отбросить прочь свои подозрения, но все равно чувствовал, что она недостаточно искренна со мной. Но секреты есть у каждого: это я знал точно. Так пусть у нее будут свои.

Лишь однажды я решился подвергнуть сомнению ее слова. Говоря о смерти Бена, Жаклин обмолвилась о том, что он получил по заслугам. Я спросил ее, что она имеет в виду. Она улыбнулась своей улыбкой Джоконды и ответила, что между мужчинами и женщинами нужно выровнять баланс. Я не стал продолжать беседу. В конце концов тогда я был одержим ею, без всякой надежды на спасение; какие бы доводы она ни приводила, я всегда с радостью ей уступал.

Понимаете, она была такой красивой. Не в прямом смысле: она не была молода или невинна, не обладала девственной симметрией, которую так ценят рекламщики и фотографы. У нее было лицо сорокалетней женщины: оно привыкло смеяться и плакать, и чувства оставили на нем свои отметины. Но Жаклин обладала властью изменять себя, причем тончайшим образом, и делала свое лицо разным, как небо. Поначалу я думал, что это лишь фокусы косметики. Но чем больше мы спали вместе, чем чаще я видел ее по утрам, еще сонную, и по вечерам, отяжелевшую от усталости, тем быстрее понял, что она не носила на черепе ничего, кроме плоти и крови. Все ее изменения были внутренними, чистым ухищрением воли.