Евгений Бабушкин - Пьяные птицы, веселые волки [litres]

– Да ты зае.

(девчонка плачет)

– Зае ты.

(девчонка хрюкает и тычется в подушку)

– Ну дам те чвека.

(слёзы сохнут мгновенно – у неё гибкая психика, у девчонки-то)

– Мастер обвеса. Звать Голубь.

– А чо?

– Увишь.

Обвес – это штуки в твоей голове. Настоящий обвес – для богатых. Подвальный в двести раз дешевле, но, если извилина лопнет, некого будет винить. Глупая и быстрая, девчонка не боится за извилины и идёт на радиорынок.

Маме она говорит, что зависнет у подруги, но мама отработала очередную пятнадцатичасовую, и ей, в общем, плевать. Мальчику тоже. Дав контакты Голубя, он надолго пропадает из рассказа, мы встретим его ещё лишь раз, прямо перед убийством.

И девчонка идёт – сквозь дикую вьюгу или вонючий дождь, вам декорацию выбирать. Столько-то лет назад тут торговали транзисторами, и рынок пропах канифолью паяльных ламп. Столько-то лет спустя наступила эпоха нагретой пластмассы, и коробки с пиратскими дисками плавились на солнце. Столько-то лет прошло – диски исчезли, и над кучами китайских телефонов поплыл запах куриного жира: люди ели, торговали, ели.

А завтречка новые запахи. И девчонка идёт, и толпа предлагает миллион удовольствий: вшитый шокер, чтобы покалечить пальцем, бикини-электрини для всяческих забав, радиоприёмники антикварные, что-то странное из мяса, но с кнопками, старомодную стальную собаку с горелыми глазницами. Кричат торговцы, кричит товар – полутрупы без важных органов – кричат забинтованные покупатели. Тут можно вынуть всё и вставить всё, живое и неживое.

Из очередного подвала лезет музыка, и девчонка подпевает хиту:

Это литературный перевод с завтречкового на наш. Дальше припев, но там совсем непонятно, там что-то про ночь.

Радиорынок почти бесконечен, но однажды параллельные мясные ряды сходятся, и там – Свалка, хаос подвалов и лавок. Даже с окраины рынка можно вернуться без глаза, а на Свалке люди просто остаются навсегда. По частям.

В одном из подвалов сидит Голубь. Он не обычный мясник, а мастер обвеса, он работает только с мозгом, считает деньги, смывает кровь, считает деньги. Голубь улыбается.

– Здравствуй, милая. Чего ты хочешь?

– Хай. Штуку.

– Ещё немного хлама в череп?

– Чо?

– Или какую-то конкретную штуку?

– Шно гришь.

– Это ты смешно говоришь, милая.

– А чо ты Голубь?

Голубь улыбается и сдирает с руки кожу. Это перчатка. Под ней настоящее тело – сизое с радужными разводами, как туловище птицы.

– Нейроэкзема. Побочка. Знаешь, что такое побочка?

– Не.

– Это когда в голове многовато. Так чего ты хочешь, милая?

Девчонка объясняет. Подвал как подвал, серые стены, ниже нуля, обычная нелегальная операционная. Девчонка дрожит и убеждает Голубя, что хорошо переносит обвес, проверялась не раз, а что пустая до сих пор – так не было денег поставить что-то стоящее. Голубь всё улыбается, и девчонка понимает, что это вечная судорога, побочка, грустить он уже не будет.

– Вот тут у меня «глутамат», усилитель вкуса и вообще всего: кончишь от ветерка. Вот «швабра», «дрын», «писин». Обвес на любой вкус, хорошие, приятные штуки. А ты пришла за подвальной копией нейротранслятора последнего поколения. И даже с продюсером не договорилась.

Штуки в лотке похожи на льдинки, девчонке больше сказать нечего.

– Ну, давай свои деньги. Ковыряться в тебе недолго, вечер. День полежишь у меня в морозилке, неделю дома, поболит голова, старайся не есть это ваше говно и не думать о жизни. Вот и вся реабилитация, – говорит Голубь. Он слишком тщательно произносит слишком длинные слова, и девчонке кажется, что она в старом фильме.

Девчонка просыпается. Ей впервые за жизнь легко.

– Извини, милая, но ты хрустальная пуговица.

Голос Голубя. Больше ничего.

– Зрение я тебе скоро верну, голос пока не буду, а вкусы-запахи тебе и не нужны: тут, говорят, не очень вкусно пахнет.

Девчонка орёт, но её не слышно.

– Видишь ли, денег твоих не хватило. Надо поработать. Но ты ребёнок и ничего не умеешь. Короче, я взял твою душу, вынул из тела, а тело сдам внаём.

На полке – девчонка себя не видит, но вы-то, бедный мой читатель, рассеянно наблюдаете со стороны – на полке сплюснутый кусочек чего-то мутного. В самом деле, похоже на пуговицу.

Наоравшись, девчонка понимает: это прыг. Хит сезона, для богатых развлекуха. С тебя снимают как бы слепок и помещают в чужое тело, а предыдущего жильца – в пуговичное хранилище, ну, или в другое тело, так можно сколько хочешь прыгать, но это дорого и мало кто умеет.

Мялка – для всех. Прыг – для лучших. Зачем наслаждаться чужой жизнью дистанционно, если можно – по-настоящему?

Обычно прыгуны договариваются друг с другом, тупо обмен телами. Но это (девчонка снова орёт и снова зря) нелегальный прыг.

Пуговица лежит на полке. Голубь трогает головы, тычет лучами в уши, вставляет и вынимает глаза, время идёт, время, время, мя, ла-ла-ла, вре-ре-ре, трудно его ощутить, когда ты пуговица. Но однажды в дверях возникает особенный человек.

– Явс чен-чен до ска, – говорит он. Даже девчонка не сразу его понимает.

Думай быстро – говори быстро – живи быстро – умри попозже. Простые правила правящих классов завтречка.

– Я вас очень, очень давно искал, – говорит человек.

Он так спешит, что лучше сразу к сути: этот клиент достаточно богат, чтобы прыгнуть. Семь часов работы лазера, скальпеля, или чем там Голубь ковыряется в людях, и вот уже тело клиента лежит в морозилке, а сам он осваивается в девчонке: глупо хохочет и щупает сиськи.

– Хьеть! Хьеть! – восхищается он.

– Не повреди её.

Это странная тема: мужик средних лет в теле школьницы старших классов. Но Голубь смотрит на них с девчонкой с нежностью часовщика.

Ве-ве-ве, ре-ре-ре, мя-мя-мя, время контракта – неделя. В теле, конечно, датчики, и Голубь следит за всем и за всеми. Первый клиент лишь гуляет и целуется с кем попало, видимо, захотелось немного юности.

Голубя нет ни в каких сетях, вообще нигде, за него работают слухи, так надёжней. Кто-то кому-то хвастается, что в сердце Свалки лежит пустая школьница. Теперь к ней очередь на прыг.

Второй клиент три дня трахается.