Джон Ширли - Черные крылья Ктулху • 2 [Восемнадцать историй из вселенной Лавкрафта] [сборник]

Похожая на египтолога дама подняла руку и поинтересовалась: «Так речь идет о компьютерной программе или аватаре, воплощении реального человека?»

«И о том и о другом, — ответил доктор Мейсон не терпящим возражений тоном, который мог задеть плохо знающих его людей. — Голова — это, безусловно, аватар, находящийся под управлением мистера Янновица. Но что говорить, как отвечать на ваши вопросы, ему сообщает программа».

«Если на вопросы отвечает программа, зачем нужен оператор? Просто зачитывать ответы с живой, человеческой интонацией?» — уточнила она, продолжая одной рукой набирать текст на планшете и не сводя взгляда с моего изображения на экране.

«Хороший вопрос. Интонация важна, но выбор контекста еще важнее. Программа „Призрак“ строит предположения относительно контекста и значений, основываясь на проведенном ею грамматическом и синтаксическом анализе. Затем она предлагает оператору варианты, из которых тот выбирает наиболее подходящий по контексту».

«Так это мистер Янновиц отбирает ответы? Или сама лавкрафтовская программа?»

Казалось, она записывает буквально все, не упускает ни единого слова доктора Мейсона. Мне еще подумалось, не трудится ли она днем стенографисткой в суде или кем-то вроде этого.

«Они работают вместе. Это своего рода симбиоз. Слова принадлежат мистеру Лавкрафту. Оператор определяет контекст, но не участвует в отборе наполнения выказывания. Должен подчеркнуть, что все происходит очень быстро. У оператора нет времени что-то отредактировать или выбрать — его задача отозваться и ввести данные, с которыми не может справиться программное обеспечение, ответственное за преобразование речи в текст и распознавание грамматических конструкций. Хотя программа учится и сама, и не без успеха».

Он выждал пару секунд, пока дама не закончит конспектировать. Все смотрели либо на меня, либо на нее, либо переводили взгляд с нее на меня и обратно.

«Приступим?»

Дама кивнула, что было встречено нашей немногочисленной аудиторией одобрительным бормотанием.

«У кого есть вопрос к мистеру Лавкрафту?» — поинтересовался доктор Мейсон. В нижнем левом углу моего дисплея загорелся огонек, сигнализируя, что включился микрофон.

«Как назывался ваш первый рассказ, опубликованный в журнале „Жуткие истории“?» — спросил кто-то из зрителей. Кто именно, через веб-камеру увидеть было затруднительно, да и слышно было неважно, но когда доктор Мейсон повторил вопрос громко и отчетливо, преобразователь речи в текст воспринял его без труда. Мне было предложено два ответа: 1) «Моя первая любительская публикация…» и 2) «Мой первый рассказ в „Жутких…“». Я нажал на клавиатуре клавишу «2», и экран, слово за словом, заполнили гигантские белые буквы шрифта Times New Roman.

«Моя первая публикация в „Жутких историях“, рассказ „Дагон“, состоялась в октябре тысяча девятьсот двадцать третьего года».

Благодаря неделям репетиций я звучал как человек знающий, возможно слегка высокомерный, за остальное отвечал речевой синтезатор доктора Мейсона, добавивший мне легкий акцент уроженца Провиденса в сочетании с едва заметным налетом британского произношения, который придавал моей речи дополнительный лоск. Лавкрафт же все говорил, достраивая контекст к столь незамысловатому факту.

«Мне очень нравятся „Жуткие истории“, — продолжили мы. — Большинство рассказов там, конечно, в той или иной мере написаны на продажу — или, уместнее сказать, традиционные по характеру? — но все они довольно увлекательные».

«Ваша критика „Жутких историй“ приложима к вашим собственным ранним рассказам, таким как „Дагон“ или „Эрих Цанн“?» — последовал уточняющий вопрос того же невидимого зрителя.

«Из всех моих произведений самыми любимыми являются „Цвет из иных миров“ и „Музыка Эриха Цанна“. Теперь мне ясно, что мой вклад в художественную литературу ограничивается рассказами о снах наяву, странных тенях и космической „потусторонности“, несмотря на мой живой интерес к другим сферам жизни и профессиональное редактирование стихов и прозы. Почему сложилось именно так, не имею ни малейшего понятия».

Аудитория по ту сторону камеры, казалось, оживилась, подсмеиваясь над оценкой, данной Лавкрафтом самому себе. Позднее я просмотрел посты в «Твиттере», сделанные кем-то из зрителей, там были такие слова, как «потрясающе» и «суперкруто». Последовали другие вопросы, и мы с легкостью ответили на те из них, что касались моего дня рождения, семьи и любимых книг. Вопрос о моем возрасте меня озадачил, но Лавкрафта нисколько не смутил, и я безошибочно заявил, что мне больше ста лет. На вопрос о чудесном новом мире интернета я сказал: «Не могу заставить себя им заинтересоваться — он не скучен настолько, чтобы я отвлекся на него от других скучных занятий». Мой ответ снова вызвал смех у аудитории. Не знаю, как у Лавкрафта это получилось, но мы все понимали, что реплика удалась.

Следующий вопрос, который поступил от худого долговязого парня с длинными рыжими волосами, завязанными в хвост, меня совершенно ошарашил.

«Вы живы?» — спросил он. Лавкрафт предложил мне, как вариант, назвать дату его смерти, но все же предполагалось, что более эрудированный ответ был бы предпочтительнее, поэтому на нем я и остановился.

«Мое тело умерло в тысяча девятьсот тридцать седьмом, но у блуждающей энергии всегда обнаруживается та или иная форма. Если она не принимает форму волн или потоков электронов, то сама становится материей. Отсутствие материи или любой другой обнаружимой энергоформы свидетельствует не о присутствии духа, а об отсутствии чего бы то ни было».

Зрители легко проглотили мое объяснение, а кто-то даже коротко поаплодировал.

Чем быстрее мы отвечали, тем быстрее нам задавали новые вопросы: все собравшиеся в этом зале негласно условились попробовать выяснить до конца, на что способен Лавкрафт. Я едва успевал воспринимать поступающие вопросы, но, так как выбор из предлагаемых на дисплее вариантов был весьма очевиден, на многие вопросы я заканчивал отвечать еще до того, как полностью понимал, о чем именно шла речь.

Наконец египтологиня дошла до вопроса, который, я уверен, многие из присутствующих страстно мечтали задать, но из-за соображений вежливости или по стеснению сами озвучить не решались.

«Многие называли вас расистом, — сказала она. — Вы разделяете их мнение?»

Я постарался выбрать самый дипломатичный ответ из тех, что мне предложил Лавкрафт: «Расовые предрассудки есть дар природы, предназначенный для сохранения в чистоте различных ветвей человечества, которые развили эпохи». На тот момент эти слова даже прозвучали довольно резонно, однако у Лавкрафта еще было что сказать, и у меня не оставалось выбора, кроме как продолжить: «Проблема расы и культуры далеко не так проста, как она воспринимается нацистами и обслуживающими всякую шваль эгалитарными колумнистами жидо-йоркских газет».