Джон Лэнган - Дом окон [litres]

С высоты неба прожектор полной луны освещал сцену перед моим взором. Луна… С ней было что-то не так, помимо того, что она оставалась полной. Узоры – темные участки, в которых люди обычно видят чье-нибудь лицо, – отличались, перестроились в образ, который я не могла различить, но на который было больно смотреть. Пейзаж, освещавшийся этой неправильной луной, состоял из большой реки, ближний берег которой располагался в десяти метрах от дома, а до дальнего было больше полутора километров. Мне показалось, что на противоположном берегу я могла различить другие дома, но река отливала ртутным блеском – она ловила лунный свет и отбрасывала его назад, застилая воздух белым, похожим на туман, светом. Река терзала берега, и до меня доносилось резкое шипение воды, будто по траве ползла гигантская змея, длиной в несколько километров. Вдалеке можно было увидеть горы, закрывающие собою небо под луной, их вершины вполне могли сойти за очертания тех, которые я видела за день до…

Но это было уже слишком. Я больше не могла оставаться в этом холоде ни минуты и ни секунды. Меня била лихорадочная дрожь, каждый миллиметр кожи застыл, ноги подкашивались, а зубы уже не стучали – зубы были плотно стиснуты, а голова тряслась. Где бы… Что бы это ни было за место, мне стоило выбираться оттуда. Не чувствуя ног, я двинулась по направлению к двери, по пути натолкнувшись на диван. Оттолкнувшись от него, я, спотыкаясь, пересекла порог комнаты.

И оказалась не в коридоре, а в новой комнате. Она была похожа на огромный деревянный ящик. Стены, потолок и пол были обшиты необработанными досками. Серыми, потрепанными погодой, прибитыми ржавыми гвоздями и покрытыми щепками. С потолка свисало около пяти растрепанных веревок, на которых висели примитивные детские мобили, и каждый представлял собой большую металлическую вешалку, с которой свисало еще три размером поменьше. На маленьких вешалках на нитки крепилось четыре-пять фигурок. Они были из газетной бумаги. Я видела вырезанное солнце, луну, звезды. Силуэты взрослых и детей. Несколько газетных вырезок имели форму автоматов, ножей и – клянусь – Дома Бельведера. В комнате не было окон, но лучи света проникали через щели. Двери тоже не было, не считая той, через которую я вошла, но, когда я оглянулась, вместо нее была другая, криво повешенная дверь, которая выглядела так, будто повидала свои лучшие деньки. В комнате было жарко, нос забивал запаха опилок и гнили – так воняет мертвый олень, которого сбили и оставили на обочине дороги. И пока мой желудок совершал сальто, грозясь вытолкать наружу то содержимое, которое еще мог отыскать, я впитывала жар как губка. С таким же успехом я могла бы влезть в духовку, разогретую до 450 градусов. Еще несколько минут, и я бы не смогла там находиться. После гостиной, однако, я не только стерпела скачок температуры. Я была ему рада.

Ушей коснулся далекий звук, настолько тихий, что я едва его не пропустила. Роджер? Роджер! – говорил вполголоса, почти вполшепота.

– Тед.

В ответ в воздухе прогремел раскат грома; над головой заревели двигатели боинга:

– ТЫ БРОСИЛ МОЮ МАТЬ РАДИ КАКОЙ-ТО ШЛЮХИ-МАЛОЛЕТКИ. ТЫ УШЕЛ ПОСЛЕ ТРИДЦАТИ ВОСЬМИ ЛЕТ БРАКА ТОЛЬКО ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ ПОТРАХАТЬСЯ. ТЫ ПЛЮНУЛ В ЛИЦО ЖЕНЩИНЕ, КОТОРАЯ ПОСВЯТИЛА ТЕБЕ ВСЮ СВОЮ ЖИЗНЬ.

Голос Теда, казалось, исходил отовсюду, словно по периметру комнаты расставили концертную акустическую систему и выкрутили громкость до максимума. Комната вибрировала. Мобили бешено раскачивались под потолком. Лучи света запрыгали. Со стен полетела пыль. Насекомые – в основном сороконожки и жуки – сорвались с потолка и градом посыпались на пол. Я зажала уши ладонями и присела, пытаясь казаться меньше, будто это могло мне помочь. В ушах звенело, и я почти пропустила, как первый голос сказал:

– Я не хотел…

Голос Теда расколол воздух.

– КАК ТЫ СМЕЕШЬ ОСКОРБЛЯТЬ СВОЕГО ОТЦА? НАРУШАТЬ ЗАПОВЕДЬ, НАЧЕРТАННУЮ БОЖЕСТВЕННЫМ ОГНЕМ?

– Постой, погоди минутку…

– УВАЖЕНИЕ? КОТОРЫМ ТЫ И ТВОЯ ШЛЮХА ОТПЛАТИЛИ МОЕЙ МАТЕРИ?

– Клянусь богом…

– А ТЕПЕРЬ ПОДУМАЙ ХОРОШЕНЬКО. ПОДУМАЙ, ДОРОГИ ЛИ ТЕБЕ РУКИ, ДОРОГИ ЛИ ТЕБЕ ТВОИ ДРАГОЦЕННЫЕ ГЛАЗА. ПОДУМАЙ, КАКАЯ ДЕВУШКА ПОСМОТРИТ НА ТЕБЯ, ЕСЛИ ТЫ БУДЕШЬ УЛЫБАТЬСЯ БЕЗЗУБЫМ РТОМ. ПОТОМУ ЧТО ВСЕ ЭТО ТЫ ПОЛУЧИШЬ, ЩЕНОК. ВИДИТ БОГ НА НЕБЕСАХ И ДЬЯВОЛ В ПРЕИСПОДНЕЙ, ПОЛУЧИШЬ ТЫ СПОЛНА И БОЛЬШЕ. СИЕ ЕСТЬ МОЕ ПРАВО, И Я ЕГО УПОТРЕБЛЮ. А ПОТОМУ РЕШАЙ. ХОЧЕШЬ ТЫ ВЗЯТЬ СВОИ ЧУВСТВА, ЗАПИХНУТЬ ИХ В БУТЫЛКУ И ЗАТКНУТЬ ЭТУ БУТЫЛКУ ПРОБКОЙ ИЛИ ЖЕ ПРЕДПОЧТЕШЬ ПРИСТУПИТЬ К ДЕЛУ?

Комната ходила ходуном, словно при землетрясении. Стены качались и скрипели. Мобили прыгали и со звоном бились друг о друга. Гвозди выскакивали из досок. От стены слева отвалилась и упала на пол доска. Солнце ворвалось в образовавшуюся щель.

Голос Роджера крикнул:

– Довольно!

– ТЫ ПОЗОРИШЬ НАШУ СЕМЬЮ. Я ЗАШИБУ ТЕБЯ. ТЫ ВЫСТАВИЛ СЕБЯ ПОСМЕШИЩЕМ. ЗАКРОЙ РОТ, ИЛИ ВСТРЕТИШЬСЯ ЛИЦОМ С ЭТОЙ СТЕНОЙ.

– Я не…

– ПОЗДНО ИЗВИНЯТЬСЯ. Я БЫ С РАДОСТЬЮ НАБЛЮДАЛ, КАК РУШИТСЯ ТВОЯ ЖИЗНЬ. МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК, А НЕ ДЕМОН ЛИ ЗАВЛАДЕЛ ТОБОЮ, РАЗ ТЫ СТАЛ ТАКИМ СМЕЛЫМ? НО ТЫ НЕ МОГ УЙТИ ПРОСТО ТАК, ВЕРНО?

Еще одна доска с противоположной стены отлетела и свалилась на пол; я прикрыла глаза, пытаясь спастись от слепящего света. Несколько мобилей спутались друг с другом и спикировали с потолка, подобно металлической абстрактной птице. Третья доска, снова слева, вырвалась из-под гвоздей и присоединилась к своим предшественницам. Когда она отделилась от стены, гвозди, державшие ее, разлетелись по комнате во все стороны, и в мою тоже – я пригнула голову, но все равно почувствовала жгучую боль от встречи с железом. Мне давно надо было уйти. Я поднялась, сделала два шага к плохо сидящей двери – она раскачивалась из стороны в сторону, – открыла ее и проскочила в дверной проем быстрее, чем голос Теда произнес последний грохочущий слог.

И в третий раз за день увидела перед собой длинный коридор. Ослепленные солнцем, глаза не сразу привыкли к полумраку. Сильный, химический запах промышленного чистящего средства, а с ним и легкая вонь мочи и еще один запах, который я не могла разобрать – крепкий, с привкусом железа, – заполнил ноздри, и я чихнула. Голос Роджера раздался снова. Но теперь не в ушах. Он донесся из коридора, откуда-то слева. По обе стороны от меня под потолок уходили металлические прутья, и на этот раз я поняла, где нахожусь: в тюремных камерах полицейского участка Гугенота. Я прошла вперед, минуя камеру за камерой – их было намного больше, чем на самом деле, – и голос Роджера становился все яснее, чем дальше я продвигалась. Он говорил: «Пожалуйста. Хочешь боли – забирай».

А потом увидела его обладателя: он стоял у своей койки, ко мне спиной, лицом к дальнему углу камеры. И угол… Мне не было видно из-за Роджера, но там, глубоко в тени, кто-то был. Роджер пошатнулся, словно пьяный. Я видела, как он поднял руку и прижал ее к сердцу, умирающему у него в груди, будто пытался обуздать его, чтобы успеть завершить сделку. Слева от меня дремал Тед…