Джон Лэнган - Дом окон [litres]

Комната в конце коридора теперь была прямо передо мной. Я была так сосредоточена на ней, что больше ни на что не обращала внимания, но слева у стены была лакированная деревянная дверь с отполированной до медного блеска ручкой. Я беспрепятственно вошла внутрь; рука сомкнулась на ручке до того, как моим сознанием зафиксировалось содержимое комнаты. Или же мне стоит сказать, обитатели. В самом центре пустой, как коробка, комнаты были две фигуры. Одну из них я узнала сразу. Моя бабуля стояла, приобняв за плечи девчонку; она совсем не изменилась с тех пор, как нянчилась со мной: на ней был зеленый кардиган поверх белой водолазки, джинсы и белые кроссовки, которые она называла теннисными туфлями, а я – тапочками для бабушек. Очки в полуободковой оправе, которые она постоянно теряла, висели, как и всегда, на дешевой цепочке на шее. Ее волосы… Она была рыжей и не седела до самой смерти; ее волосы ни капли не пожелтели, как это случается со всеми рыжеволосыми в ее возрасте. Так вот, ее волосы были собраны на макушке дюжиной заколок и шпилек. Единственное, что хоть как-то изменилось, было ее лицо, но изменения были не существенными. Она была накрашена – я знала, что в ее жизни без косметики не проходило и дня, и она наносила помаду, даже если никуда не собиралась выходить. Ее лицо было в порядке, оно не было изуродовано или что-то в этом роде. Нет, просто ее лицо казалось осунувшимся, бледным, а в чертах читалась безнадежная борьба с глубокой болью.

Увидев ее, я остановилась как вкопанная. На секунду-другую, которая показалась мне часом, все – сковавший меня страх, обжигающее кожу присутствие Теда, ощущение Дома (о котором я еще тебе не рассказала) – все оборвалось на полуслове. Я не верила своим глазам: это правда была она, а не очередное видение. В воздухе витал стойкий запах Jean Naté – ее любимых духов, которыми она обрызгивалась с головы до ног. То, что я приняла за шок, оказалось клубком эмоций, в котором переплелись любовь, горе, страх и что-то похожее на благоговение.

Я чуть не забыла про девочку, на плече которой покоилась рука бабули. Рыжие волосы, собранные в хвостик, джинсовый костюм – собственно, вот и все, что я могу о ней вспомнить. Может, ей было шесть, а может, и семь, но для меня ее возраст не имел принципиального значения. Язык бился во рту, словно рыба об лед, пока я пыталась подобрать слова: «Я люблю тебя»; «Я скучаю»; «У тебя все хорошо?»; «Что происходит?»; «Помоги мне», – а затем все вернулось ко мне в ту же секунду, когда и исчезло.

В коридоре эхом раздавалось медленное продвижение Теда, удары его ботинок по полу были похожи на отдаленные раскаты грома. Его приближение огненной бурей опаляло разум. Времени почти не осталось. Времени не осталось. Щеки были мокрыми – я даже не заметила, что начала плакать.

Бабуля сказала:

– Бедная зайка. Моя бедная, бедная зайка. Нам должно лишь краткое время прободрствовать, пока неправедность творится.

Слова едва можно было разобрать, будто говорила она с полным ртом земли.

– Что?

– Бедная зайка, – повторила она. Затем попыталась сказать что-то еще. Но из горла вырвался только сухой, удушливый свист.

– Я не понимаю, – сказала я. – Пожалуйста, скажи мне.

Бабуля открыла и закрыла рот. Тишина.

Девочка сделала шаг вперед и показала мне язык. На языке у нее лежало огромное кольцо, мокрое от слюны. И тогда я узнала ее: это была та девчонка с карусели, которая отказалась брать кольцо, которое я хотела ей подарить, а затем утащила его, когда я собиралась выкинуть его в ведро для сбора. Что она делала в той комнате с моей бабулей?

Тед входил в комнату. Я сказала: «Я люблю тебя», – открыла дверь и, не оборачиваясь, вышла из комнаты.

И вернулась в дом – наш Дом, Дом Бельведера. За спиной щелкнула дверь, и я стояла в коридоре второго этажа прямо у спальни. В коридоре было темно, но не так, когда появился Тед. В разных концах виднелись окна. На дом опустилась ночь, только и всего. Где-то на первом этаже Роджер гонялся за тенью. Я подошла к лестнице и позвала его.

Но ответа не последовало. Я сомневалась, что он попал туда, где была я, но он мог выбежать на улицу. Я начала спускаться по лестнице, продолжая кричать его имя.

Мне понадобилось шесть секунд или около того, чтобы достигнуть первого этажа. Вряд ли это можно назвать передышкой. Я еще не слышала, как открылась дверь в спальню, но знала, что скоро услышу, и все же успела перевести дух. На то, чтобы собраться с мыслями, времени не хватило – их сожгла постоянная близость Теда, и я все никак не могла успокоиться после встречи с бабулей и девчонкой, но этой паузы было достаточно, чтобы я ощутила Дом. Чтобы я ощутила его в полной мере. Или мне стоит сказать, что я ощутила его отсутствие. Как только я нырнула в коридор в шкафу, изменившийся Дом начал меняться еще больше, вступив в окончательную фазу в серии преобразований, в результате которых твердая, крепкая структура потеряла постоянную и устойчивую организацию своего пространства; затем из этой мерцающей нестабильности Дом превратился в очаг пересечения десятка проходов, ведущих неизвестно куда; а после, из перекрестка он трансформировался в нечто совершенно другое. Не в новую организацию пространства, не в место соединения других – дом полностью утратил свою форму, не осталось даже намека на упорядоченность. Пока я, спасаясь бегством, пролетала по потайным комнатам, Дом Бельведера бился об меня волнами Северного Ледовитого океана, усеянными пылающими обломками. По возвращении в дом, в настоящий дом, это чувство осталось со мной.

Я остановилась у подножия лестницы и снова позвала Роджера. Ответа по-прежнему не было. Я заглянула в гостиную и прихожую. Никого. Только мебель, залитая лунным светом. Такой свет бывает только в полнолуние: бледное, серебряное свечение. Я совсем не заметила растущей луны. Разве луна не была полной совсем недавно? Да, так и было. Мы были на мысе, и я помню, как ее диск висел над соснами в первую или вторую ночь после нашего приезда. Полнолуние продлилось меньше трех дней и, конечно, не могло продолжаться все это время. Тогда в чем же было дело? Было ли у меня время, чтобы со всем этим разобраться? Видимо, все это было частью игры Теда. Он не спешил покидать нашу спальню; но в контексте последних изменений нельзя было быть уверенной в том, где и что находилось в доме. Я глубоко вздохнула и направилась к окнам гостиной.

Через два шага температура начала падать. Через три моя кожа покрылась мурашками. Через четыре я выдыхала белые клубы пара. На середине гостиной воздух был ледяным; такой холод приходит в февральский день, когда порывистый ветер опускает ртуть до минус пятнадцати или даже двадцати. Лицо онемело, а с ним и кончики пальцев. С каждым вздохом воздух царапал легкие. К тому времени, как я подошла к окну, я перестала чувствовать одежду. Глаза слезились, и влага замерзала на ресницах. Почему же я продолжала идти? А потому, что если температура продолжала падать, значит, я шла в правильном направлении. Через тонкие сосульки ресниц я выглянула в покрытое инеем окно.