Наталья Полухина - Письмо. Серия «Другая сторона»

Сделал крепкий кофе, без сахара и молока. Не эспрессо, конечно, для этого нужна кофе-машина, но в чашке залить тоже пойдёт, лишь бы были зёрна хорошие. Аромат напитка уже сам по себе внушает хорошее настроение. Я решил взяться за дела и починить что-то на другой стороне. Почему бы и нет? Помню, я заприметил там, у них, покосившуюся дверь флигеля. Вспомнил про свой ящик с инструментом, дедушкин ещё, деревянный самодел с ручкой, набит молотками, плоскогубцами, гвоздодёрами, по дну россыпью пригоршня гвоздей разной величины. Всё по-старинке, никаких шурупов с шуруповёртами, никаких степлеров. Всё вручную и на ржавых гвоздях толщиной с палец. Нужно пояснить, что я мастер по ремонту так себе. Могу что-то приколотить, чтобы окончательно не оторвалось и не грохнуло по голове. Или уже окончательно доломать, утилизировать. Дому всё равно. Больше некому тут всё чинить. А моя тётя по-старинке полагает, что каждый мужчина с рождения способен к вождению авто, ремонтам и рубке дров. Суровая мужская работа, будь она неладна. Тётушка свято верит в меня и мои способности, закрывает глаза на мои косяки. А я в ответ подыгрываю ей, что её маринованные патиссоны ужас как вкусны. Всем так дешевле.

Люблю сладкий, ароматный кофе со сливками или молоком, в большой чашке, с ванилином и шоколадом, каппучино или латте. Но иногда нужен простой удар кофеином в башку, как в этот раз. Махом проглотил всё, что было в чашечке, поморщился. Горький. Гадость этот ваш кофе, когда он не сладкий!

Взял инструмент и решил походить по дому. Туда-сюда, попробую, может, выбросит к моим новым «соседям». Я уловил, как это работает. Я всегда фантазировал о такой возможности, отправиться на другую сторону. Оно сработало! Почему бы не сработать? Я вынырнул на третьем этаже, в маленькой спаленке, рядом с детской, чья это комната, можно было только гадать. Родители мальчишки планировали ещё одного ребёнка? У мальчишки есть брат или сестра? Гостит ребёнок родственника? Соседняя детская пустовала, в доме тишина. Уехали. Хорошо, я могу походить и поискать, сам не ведаю, что. В детской лежала тетрадь, я поставил инструмент на пол и открыл. Чистые листы разочаровывали своей незаполненностью, вот, нашёл, где был вырван лист. Край письма в точности совпадает с оборванной кромкой бумаги внутри. Я вынул письмо, расправил, приставил. Подходит. Оно! Похоже, что ничего из написанного мальчиком на листочке ещё не успело случиться. Везде процветал тот самый неиссякаемый житейский хаос. Там и сям небрежно и легкомысленно валялись вещи так, как если бы хозяева отлучились совсем ненадолго. Но листа, на котором были прописаны роковые строки, уже не было на месте в тетради. Факт.

Их дом был роскошно светлым. Будто акварельная бумага в махонький изысканный пыльно-розовый цветок, обои здесь во всех комнатах третьего этажа. Вот одна стена выкрашена в тёмный изумрудно-зелёный, в другой комнате ещё стена цвета бургунда и рубина. Это было стильно, со вкусом, пахло свежими красками, клеем. Отделке было явно около года, если верить ароматам текстиля, клея, акрила, а ещё блеску и свежести оттенков стен, потолка и дверей. Молочно-кремовые двери и дверные рамы, ониксово-чёрные металлические витые ручки и в подобных цветах пластиковые рамы окон. Какой интересный у этой семьи вкус! Я окунулся в восхищение и созерцал, впитывал. Если бы мне выпала возможность за скромный бюджет самому сделать дизайн своего дома, он был бы именно таким. Точно таким. Эклектика, смесь милого мещанства и дизайнерского снобизма. Удивительно. Полы тускло-серые, с зеленцой. Обычный ламинат. Дёшево. И как дорого! Я бы здесь жил. Я бы жил именно здесь. Я влюбился.

Забираю тетрадь, открываю дверь и снова дома. Наше жилище будто было изнанкой тех хором. Дома были настолько разные, насколько и дополняли друг друга. Инь стремится янь через тонкую плёнку волшебства, разделившую миры. Я держу в руках тетрадь, комкаю её и понимаю, что забыл там инструмент. Через пол и стены моего дома прокатилась дрожь. Как если бы где-то внизу на глубине проносился бы поезд метро или вдалеке бы рвали карьер. Землетрясение? Похоже, что миры начинали перемешиваться. Я присел на край кровати в одной из спален второго этажа. Сверху, с потолка сыпалась пыль. На улице что-то выло, не по-собачьи, а низко, гулко, утробно, угрожающе, так, что я почувствовал: колет кожу иглами. В нём, в том вое было какое-то предупреждение. Он не был бессмысленным, он не был на слух, как собачий. Он был таков, как будто кто-то говорил со мной. Дул в трубы, посылал мне сигнал. Звук звериного горна несётся через стволы и кроны деревьев, через кусты, через клеть бурелома. Перепрыгивает через овраг и попадает в цель, в нервную систему земли, подвала, чердака, труб, стен. Под мою кожу, ко мне в нервы. Вставай. Голос был как и вой, давящий, тревожащий, будоражащий, он предупреждал. Я чуял нехорошую необъяснимую неотвратимость, безуспешность грядущее остановить. Тетрадь была отправлена под рубашку во внутренний карман. Джинсы, клетчатая байковая красная рубашка, белая футболка, всё в пыли двух домов. Встал, переобулся. Чую бег крыс где-то над потолком, на чердаке. Котов бы поискать! Спускаюсь вниз.

*

Кот проник в холл через окно. Второго кота пока не наблюдалось. Ну надо же. Обычно они гуляют вдвоём. Я покормил Рыжуна. Серый и Рыжун, оба кота были серого с чёрными полосками окраса, белыми «воротничками». У Рыжуна была белой переносица. А Рыжун потому, что хотелось рыжего кота. Пусть будет рыжим имя. Братья, не разлей вода. А сейчас из двоих только один. Нелепая догадка закралась в голову, что Серый пролез на другую сторону и он сейчас там. Мог пройти туда вместе со мной. А может быть, они и сами туда-сюда ходят. Дом снова тряхнуло. Вижу на столе чашку, дымится чай с малиной, аромат перетёртой с сахаром свежей ягоды. Белая глянцевая керамика, красивый пастельноцветный единорог налеплен сбоку. Ручная работа. Аккуратная. Авторский проект. Наверняка в одном экземпляре. Поковырял внутри своей ложечкой. Беру чашку, досыпаю сахару, размешиваю и иду к гамаку. Птицы поют оголтело, орут. Будто пытаются прокричать дыру в воздухе. Сел на гамак, раскачиваюсь. Чай дымится, дую, пью, громко сёрбаю и проливаю розовое ароматное лакомство на футболку. Вкусный!

На гараже блики солнца через крону, красивая светотеневая рябь. Меня с раннего детства завораживала игра света и тени древесной листвы. Я снимал бликовые панно на папин старенький Зенит, потом на любимый плёночный Пентакс, а потом были мыльницы, цифровики, даже плёнка средний формат ненадолго. Телефон! Снимал ещё Нокией 5810, самое сложное было вытащить оттуда фото, потом возникли смартфоны, беззеркалки. Лечебная светотень возвращала меня к жизни, собирала из серых пятен моей расползающейся души искру, которая успевала тлеть ещё какое-то время до следующей спонтанной спасительной фотосъёмки. И сейчас оно меня собрало. Полулёжа я наблюдал, как внутренняя мозаика, перекручиваясь, складывала разные узоры, одинаково красивые и причудливые, лепилась из событий, ожиданий, из прошлого. Из будущего, настоящего, из несуществующего параллельного. Обнимая чашку, я парил в гамаке. Плыл в воздухе, имея ковёр-самолёт из верёвок, брезента и одеяла. Новый для меня вкус печали вытек из щелей моей потрескавшейся души, печаль-предчувствие, мне было свойственно предупреждать события эмоциями, а не наоборот, как у всех. Предвестники. Так я называл их. Предвестники – преждевременные схватки у беременной женщины. И я часто довременно проживал предстоящее с его волнами движений и чувств, и с полным отсутствием фактов. Волны упреждения, предвестники были теми схватками, что настраивали меня сразиться с грядущим, с демонами предстоящей боли, страха, поражения. Готовили они так, что вначале ломали меня, а после собирали в нужную форму.