Татьяна Филатова - Всего лишь сон

Такую короткую заметку Люси прочитала утром, листая за завтраком ленту новостей. А уже спустя пару часов ей позвонил Николас и спросил, придет ли она завтра на похороны Меган.

***

Подъезжая к дому, он видел, как отъезжала машина скорой помощи. Сердце подсказывало, что стоит ехать следом за ней, но все же он остановился у дома.

Квартира была открыта, у порога – лужа крови, из гостиной выглядывал напуганный мистер Блонд. Николас дважды окликнул Меган, уже зная, что она не ответит.

Его телефон зазвонил: это был ее номер.

– Меган! – закричал Николас.

На другом конце была не Меган, а медсестра скорой помощи, которая сообщила, что она набрала последний номер в списке вызовов пострадавшей, к тому же от этого номера значилось более десяти пропущенных вызовов. Девушка рассказала, куда доставили больную, но ничего не сказала ни о ее состоянии, ни о состоянии ребенка.

– Приезжайте, – сказала медсестра, – сейчас я ничего не могу вам сказать. Ее увезли в операционную.

Дальше все было, словно во сне. В кошмарном сне, подобно тем, какие видела Меган. Только теперь без Меган.

Когда ему сообщили о том, что его:

– Жена? – уточнила одна из медработников.

– Да… Нет… – путался Николас. – Мы живем вместе.

– Соболезную вам…

…о том, что его «не жена» скончалась, Николас сперва и забыл спросить о ребенке. Звуки вокруг него перестали существовать, люди словно растворились в пространстве, а всеобъемлющая боль внутри разрывала голову на части.

Когда, как позже оказалось, доктор, поняла, что Николас не слышит ее, поняла, что он не осознает происходящее вокруг него, она дернула его за рукав и сказала:

– Вы слышите меня?

Николас посмотрел на нее глазами умственно отсталого.

– Вам нужно прийти в себя, – сказала доктор, – соболезную, ваша… жена скончалась. Но ваша дочь… С ней все хорошо.

– Моя дочь? – удивленно спросил Николас. Казалось, он только сейчас узнал, что должен стать отцом. На самом же деле, узнав о смерти Меган, он решил, что ребенок погиб вместе с ней.

– Да, ваша дочь, – доктор пыталась улыбаться, понимая, что это не совсем уместно. – Она совсем немного не доношена, но в целом с ней все хорошо.

– Могу я увидеть ее?

– Разумеется…

Его отвели в комнату для новорожденных, где через стекло он мог посмотреть на свою дочку.

– У нее есть имя? – спросила доктор, теперь имея все основания улыбаться при разговоре с Николасом.

– Что? – переспросил он, еще не до конца придя в себя.

– Имя? – повторила доктор. – Как зовут девочку?

– Имя? – Николас посмотрел сквозь стекло на ребенка. – Меган. Ее зовут Меган.

В тот вечер, придя в пустую квартиру и закрыв входную дверь на маленькую защелку, ему хотелось выпустить все свои эмоции: боль, злость, страх, отчаяние, безысходность. Выпустить в любом возможном проявлении, да только Николас знал, что они все равно никуда не денутся: эмоции, отпущенные «на коротком поводке» могут наделать еще больше беды вокруг человека, а потом снова вернуться к нему. Он понимал, что нет смысла заглушать эту боль, ведь она все равно останется, потому что причина… Причина боли непоправима.

Еще будучи в больнице, он позвонил родителям Меган. Он не хотел этого делать, он даже хотел сперва оповестить Эрика, ее брата, но решил, что трусость ему не поможет. Он догадывался, что ее мать будет во всем обвинять его, даже не зная, что произошло с ее дочерью.

А он знает?! Нет. Он не знает. Ему сказали, что она упала с лестницы, но так ли это?

Она звонила ему. Он так хотел услышать ее голос, что слишком громко и часто звал ее по имени. А ведь она что-то пыталась ему сказать. Вот только что?

Николас сидел в гостиной на диване, том самом, где не так давно они заснули после съеденных двух ведерок мороженого и несколько пакетов с печеньем. Собравшись с силами, он сбросил с себя верхнюю одежду, отнес ее в стирку, взял тряпку и ведро, чтобы отмыть уже засохшую лужу крови в коридоре. Ее крови.

Отмыв пол и уже возвращаясь с полным красной, пенной воды ведром в туалет, Николас заметил на полу какую-то книжку. Рядом сидел Джеймс Блонд, глядя на Николаса огромными, голубыми глазами, полными боли и отчаяния – еще один сирота, лишившийся любимой хозяйки. Николас решил, что уберет книжку, когда вымоет ведро и примет душ, вот только с душем не задалось: включив воду, к горлу подступил огромный ком, готовый вот-вот вырваться наружу в виде потоков слез из глаз. Но Николас, который только-только пришел в себя (насколько это вообще было возможно в его страшной ситуации), хотел во что бы то ни стало удержать себя в руках. Ему требовался ясный ум, потому что впереди предстояло решить много разных вопросов, требующих всего его внимания: от организации похорон до выписки маленькой Меган из детского отделения для новорожденных.

Из душа Николас вышел уже через две минуты после того, как зашел туда. Он надел чистые трусы и футболку и пошел в спальную. В ее спальную. По дороге он поднял ту самую красную книжку.

– Блокнот, – произнес он, – ты сказала мне: блокнот.

Он хотел сесть в кресло, в котором Меган и заснула тем днем, в котором ее сонное тело ломалось, получая травмы от падения с высокой лестницы старого, готического особняка, но на кресле было высохшее пятно. Оно было меньше того, что осталось в коридоре, но все же сиденье было испорчено. Николас сел на пол, облокотившись спиной на кресло. Рядом с ним лежало две книжки: одна книга была написана о детях возрастом от нуля до двенадцати месяцев, вторая называлась «Не один дома» и, судя по обложке, предназначалась ему. Теперь ему предстояло прочитать обе эти книги…

Джеймс Блонд неожиданно для Николаса запрыгнул к нему на колени, скрутился в клубок и замурчал.

– Ты скучаешь, правда? – спросил у кота Николас. – Ты все понимаешь…

Он открыл блокнот с первой страницы. Его внимание сразу привлек ключ, который лежал в отделе для карандаша. Ключ выглядел необычно и очень старо.

Это был ее почерк. Он знал его. Она писала небрежно, часто меняла направление букв, красивым ее письмо назвать было сложно. Николас улыбнулся. Меган говорила как-то, что психологами доказано, что неаккуратный почерк принадлежит тем людям, кто мыслит слишком много и быстро: их рука не поспевает записывать рождающиеся идеи. Тело слабее разума, слабее духа.

Николас читал и то тревожился, понимая, что ей приходилось пережить, то смеялся, узнавая в написанных словах ее чувство юмора и особо развитый, так полюбившийся ему сарказм, то улыбался, когда видел, как она описывала их первые встречи. Но все это время из его глаз все-таки текли слезы. Он больше не мог их сдерживать.

На отдельной странице было написано:

«Пускай это будет последняя запись в этом дневнике. Я не знаю, в чем причина, но я больше не буду ничего здесь записывать. Возможно, когда я описываю свой сон на бумаге, то погружаюсь в него повторно, даже глубже, потому сознание и отбрасывает меня на нижний уровень.