Джин Вульф - Красная Борода

— Всё верно. Не знаю, в каком состоянии они были, но, думаю, в не очень хорошем. Одна числилась пропавшей больше года. Это то, что я слышал.

Едва ляпнув следующую фразу, я почувствовал себя полудурком; но я думал обо всех остальных, о Джоне Гейси, Джеке-Потрошителе, и мёртвых чёрных детях из Атланты, и поэтому ляпнул:

— Трёх? Это все, кого он убил?

— Четверых, — поправил меня Хоуи, — считая мёртвую девушку-итальянку в пикапе. Большинству этого хватило. Только, знаешь, там и другие пропавшие были, в разных местах по всему штату, поэтому шериф и несколько депьюти, пока искали ещё тела, разнесли всё. Перекопали двор, поля, и так далее.

— Но больше не нашли?

— Нет, не нашли. Тогда не нашли, — сообщил Хоуи. — Тем временем Джексон, как я тебе сказал, сидел в тюрьме. У него были такие, как бы рыжеватые волосы, так что газетчики прозвали его Красной Бородой. Знаешь, из-за Синей Бороды, и из-за того, что он не хотел, чтоб жена заглядывала в его подвальную комнату. А дом назвали Замком Красной Бороды.

— В те времена, — нарушил паузу Хоуи, — дела делались гораздо быстрее, и суд над ним состоялся через месяц с небольшим. Естественно, его жене пришлось дать показания.

— Жену нельзя заставить свидетельствовать против мужа, — отметил я.

— Она не свидетельствовала против него, она свидетельствовала в его пользу. Каким он был хорошим человеком и всё такое. Кто бы ещё это сделал? Разумеется, когда она высказалась, над ней пришлось поработать окружному прокурору. Знаешь же, как они делают.

Он спросил её насчёт этой комнаты, и она рассказала ему ровно то, что я сказал тебе. Джексон, мол, заявил, будто хочет иметь свою собственную комнату, и наказал ей туда не входить. Она рассказала, что даже не знала, что дверь заперта, пока шериф не попытался её открыть. Тогда прокурор спросил, мол, разве вы не знали, что он просит вас о помощи, что ваш муж просит вас о помощи, что вся эта комната была криком о помощи, и он хотел, чтобы вы вошли туда и нашли эти тела, чтобы ему не пришлось больше убивать?

С милю или две Хоуи молчал. Я выбросил окурок сигары в окно и сидел, раздумывая, услышу ли ещё об этих старых и настолько заурядных убийствах.

Когда Хоуи заговорил вновь, то словно и не прерывался:

— Думаю, это было впервые, когда кто-либо из округи услыхал подобное. Полагаю, до той поры все считали, что если человек хочет, чтоб его поймали, то он просто пойдёт в полицию и скажет, что сделал. Мне всегда было жаль её, как раз из-за этого. Она была… даже не знаю… как сова при дневном свете. Знаешь, что я имею в виду?

Я не знал, о чём и сказал ему.

— Её воспитали так, что если мужчина что-то сказал, его и надо понимать буквально. И вдобавок, что мужчина — это босс. Сегодня, когда женщины выходят замуж, ты навряд ли найдёшь среди них ту, что пообещает повиноваться, но тогда они все клялись в этом. Если бы священника попросили опустить эту часть, он бы, скорей всего, объявил им, что не будет проводить церемонию. А теперь все правила поменяли, только ей об этом никто не сказал.

— Уверен, — прибавил Хоуи, — она это близко к сердцу приняла, и, разумеется, это ничем не помогло, ну, то, что она вышла дать показания, или то, что прокурор так говорил с ней. Присяжные вернулись с той же скоростью, как вышли, и объявили его виновным, а судья — что вынесет приговор на следующий день. Он собирался повесить его, и все знали это. Их тогда вешали.

— Конечно, — поддакнул я.

— И вот, следующим утром жена пришла навестить его в тюрьме. Полагаю, он знал, что она так сделает, потому что попросил дедка-подметальщика одолжить ему бритву и всё такое. Мол, хочет хорошо выглядеть. Побрился, а потом ждал до тех пор, пока не услышал её шаги.

Хоуи остановился, давая мне возможность прокомментировать сказанное или задать вопрос. Мне казалось, я знаю, что за этим последует, а потому не видел особого смысла что-либо говорить.

— Заслышав, что она идёт, он перерезал себе горло лезвием бритвы. С ней был тот дедок, и он впоследствии рассказал об этом газетчикам. По его словам, они подошли прямо к камере, и там стоял Джексон, и кровь текла у него по рубашке. Тогда он действительно был настоящей Красной Бородой. Немного погодя колени у него подогнулись, и он рухнул на пол.

Его жена пыталась продать ферму, но никто не хотел покупать этот дом. Она вернулась к своим родителям, перестала зваться Сарой Джексон. Женщиной она была красивой, а за землю удалось выручить кой-какие деньги. Через год или около того она снова вышла замуж и родила. Полагаю, можно сказать, что все забыли, кроме, может, семей умерших девушек. Ну а дом, он до сих пор так и стоит там. Ты сам только что видел.

Хоуи произнёс последние слова так, словно рассказ окончен и он хочет поговорить о чём-то ещё, но я уточнил:

— Ты сказал, что позже там ещё тела нашлись.

— Всего одно. Какие-то дети играли в том старом доме. Забавно, да, что дети сумели его найти, а шериф и все эти депьюти — нет.

— Где оно было?

— Наверху. В её комнате для шитья. Помнишь, я говорил тебе, как он ей сказал, что у неё может быть своя комната? Конечно, шериф заглянул туда, но те́ла, когда он осматривал, там не было. Это было её тело, она повесилась на вбитом в стену крюке. Как думаешь, кто убил её?

Я глянул на него, чтобы убедиться в его серьёзности:

— Я думал, ты сказал, что она покончила с собой?

— Это то, что сказали бы тогда, в то время, когда она вышла за Джексона. Но теперь-то кто убил её? Джексон — Красная Борода — когда убил тех других девушек и перерезал себе горло? Или это случилось, когда он любил её? Или этот окружной прокурор? Или шериф? Или матери, отцы, братья и сёстры девушек, убитых Джексоном? Или её второй муж, может, что-то, что он сказал ей? Или, может, просто то, что она родила ребёнка, убило её: это бэби-блюзом называют. Я слышал и такое.

— Постнатальная депрессия, — отозвался я, затем покачал головой: — Полагаю, теперь это не имеет особого значения.

— Для меня имеет, — возразил Хоуи. — Она была моей матерью. — Он нажал на прикуриватель и зажёг сигарету. — Я решил, что должен сам рассказать тебе до того, как это сделает кто-нибудь ещё.

На мгновение я предположил, что мы съехали с магистрали и вернулись обратно по второстепенной дороге. Справа были ещё одни рухнувшие ворота, ещё один старомодный дом медленно разрушался среди молодых деревцев.

Давным-давно, ещё когда мы с Розмари были молодой парой с маленькими детьми, мы переехали в крохотный посёлок в глуши. Если я правильно помню, там жило меньше трёхсот человек. Все в городе (исключая нас) знали друг друга. В половине случаев они вместе ходили в детский сад. В более чем половине случаев они были по меньшей мере в дальнем родстве. Мы с Розмари были чужаками, причём во многих отношениях. Нам было гораздо более одиноко, чем в изолированном доме, и даже более одиноко, чем в любой городской квартире.