Александр Белов - Пленники рубиновой реки [litres]

Амалия запрокидывала голову, выпуская сквозь разомкнутые губы полный желания стон, и Марк терял над собой контроль. Он целовал пульсирующую жилку на шее, чувствуя горький привкус парфюма, оставлял бесстыжие отметены страсти. Она обязательно отругает его, пожурит словно нашкодившего ребенка. Но это случится потом. Сейчас же он снова не сдержится и набросится, подминая ее под себя, подчиняя собственной силе. Ее тело сделается податливым и хрупким лишь на минуты близости, и Марк станет гнать мысли о том, что его используют как машину для удовлетворения похоти.

Пусть.

Лишь бы она все так же запрокидывала голову, подставляя шею под его поцелуи.

Однажды Амалия ушла и ее не было очень долго. Он ждал, боясь подойти к телефону и набрать ее номер. Он уже поступал так когда-то и услышал в ответ: «Воронов, ты серьезно?»

Тот же самый вопрос он задавал сам себе много раз:

– Воронов, ты серьезно?

Она дала о себе знать спустя почти четыре месяца, когда он совсем отчаялся и стал похож на серую тень, слоняющуюся по пустой квартире.

В дверь позвонили. Чумазый мальчишка со стопкой перекинутых через руку газет, смотрел пристально и чего-то ждал, будто позволяя себя рассмотреть, запомнить. Смешная кепка, съехавшая набок, растянутый, побитый молью и временем свитер. Гость словно явился из прошлого, смотрел на него помятого и небритого равнодушно и чуточку надменно.

Смотрел глазами, залитыми бесконечностью густой южной ночи.

Как-то сразу стало ясно, почему Амалия никогда не оставалась у него на ночь и куда так надолго исчезала. Пацана он тоже узнал. Видел его в том самом спектакле, где блистала его мать в образе античной богини.

Амалия решила уйти красиво. И Марк не посмел ее за это осудить. Весь их роман был затянувшимся спектаклем с таким вот скомканным и предсказуемым финалом.

– Дяденька, – пацан заговорил хорошо поставленным голосом, – у меня для вас новости.

Пацан запустил руку в карман и протянул Марку клочок бумаги, небрежно оторванный, с неровными краями-зазубринами.

Пока Воронов силился прочитать несколько слов, которые, как назло, расплывались и путались, не позволяя уловить смысл, мальчишка исчез. Внизу гулко хлопнула дверь подъезда.

Он бросился к окну и успел увидеть, как пацан бежит к знакомой машине. На ходу с него слетела кепка, но он даже не обернулся. Машина сорвалась с места, мигнув напоследок габаритными огнями, увозя его античную богиню.

Дальнейшее помнилось смутно. Вот он выскочил из квартиры, сунув в карман легкого пальто записку. Вот сел в машину, трясущимися пальцами запустил двигатель и выжал педаль газа до предела. Кто-то сигналил, кто-то кричал. Внешние шумы слились в один протяжный гул, а в голове осталась одна единственная мысль – «догнать!»

Он не успел. Ослепительная вспышка резанула по глазам, короткий приступ оглушающей боли парализовал тело, и наступила тишина, заботливо укрытая темным покрывалом.

Очнулся уже в больнице. Болело все тело. Не болели только ноги, их он просто не чувствовал. Добрый доктор в круглых очках отводил глаза, на вопросы отвечал уклончиво и не давал никаких гарантий. Честной оказалась лишь усталая тетка в больничном халате, оказавшаяся санитаркой.

– Врачи не боги. Помыкаются, конечно, не бросят помирать. Но в лучшем случае на костылях выйдешь.

Каждый скрип двери, гулкие шаги в коридоре, приглушенные разговоры заставляли Марка внутренне собраться, подняться на жестком матрасе, лишь бы она не видела его больным и немощным. Почему-то он верил, что Амалия придет к нему. И из пропахшей хлоркой и чужой болью палаты они выйдут вместе.

Он обязательно пойдет своими ногами, а не на каких-то костылях. Он сможет. Ради нее.

Она не пришла ни через неделю, ни через месяц. А он взял и потерял веру в то, что вообще выйдет из казенных стен. Лежал целыми днями в одиночной палате с окнами, задрапированными плотными шторами, и мечтал, чтобы о нем все забыли, даже добрый доктор…

Жаль только шторы не могли уберечь его от вернувшихся ночных кошмаров. Еще в больнице Марк много раз просыпался от птичьего клекота. Его рвало от невыносимого запаха застоявшейся речной воды. Добрый доктор объяснял все последствия травмами и побочными эффектами некоторых лекарств. Марк же понимал: прошлое не желает его отпускать, не за все грехи он еще расплатился.

После выписки рядом с ним оставался только подобранный на улице кот. Он верил домашнему зверю, знал, что тот не предаст. И это давало силы для дальнейшей борьбы.

Когда отложенные на «черный день» средства истаяли, Марка накрыло отчаяние. О себе он думал как-то отстраненно, а вот рыжий обормот, который уже забыл, что такое жить на улице, вряд ли бы простил такое коварство.

Ему позвонили в самом начале мая с незнакомого номера, предложили поучаствовать в съемках телевизионного шоу. Выслушав предложение, Воронов колебался недолго. Не в том он был положении, чтобы выбирать. Так и не дождавшись весточки от бывшего руководителя, он до последнего верил, что без него Зиновий Григорьевич не обойдется и сам начнет уговаривать вернуться. Но телефон молчал, остатки сбережений таяли, как снег под апрельским солнцем, а кот требовал еды.

Участие в съемках сулило не только денежное вознаграждение, но и возможность отвлечься от тяжелых мыслей, давящих на грудь, цепляющихся за ноги гирями на гремящих цепях. Впервые за долгое время он почувствовал, как тяжесть уходит. Пока лишь обещание – нет, еще не счастья, – но ноющая тоска уже сделала пару осторожных шагов в сторону. Воронов радовался как ребенок, только кот смотрел с укоризной, понимая: что-то не так.

– Приятель, я не смогу взять тебя с собой. Ты пока поживешь у милейшей Зои Павловны с ее очаровательными кошечками. – Кот, кажется, понимал слова человека, по крайней мере слушал очень внимательно. – Вряд ли я задержусь надолго. Отснимут пару эпизодов, заплатят причитающееся и отправят восвояси.

Была лишь одна загвоздка: съемки проходили в городе, где тринадцать лет назад для Марка изменилось все. О Нике в то время он уже почти не вспоминал, она осталась заархивированной папкой в бесконечном множестве куда более важных файлов.

Если бы не кошмары.

Инфернальная птица с бельмастыми глазами прилетала почти каждую ночь. И если раньше во снах он видел только белобрысого Женьку, то теперь там стала появляться рыжая девчонка без лица. Ее внешность стерлась, превратилась в нечто, на чем невозможно сфокусироваться. Не за что было зацепиться. Вот рыжую шевелюру он помнил хорошо, даже запах волос помнил, что-то цветочно-свежее, чуточку приторное. Память снова встала на его сторону, прочертила невидимую границу, поставила надежную заслонку.