Наталья Тимошенко - Мертвая неделя [СИ litres]

– Мирослава… – пробился к ней голос. Не Матвея. Женский, незнакомый. – Девочка моя…

Сердце ударило еще раз и замерло. Мирра никогда не слышала этот голос, но сейчас внезапно узнала. И стало еще больнее, хотя казалось, больнее просто некуда. Но теперь это была не физическая боль. Теперь ей казалось, что ее мир разрывается на части, погребая ее под обломками. Последние несколько дней, а особенно – часов, мир шатался, раскачивался на ветру, но ей удавалось удерживать его. Просто не думать о том, что происходит. А сейчас он развалился как карточный домик, наконец обнажая все, от чего она так отчаянно бежала.

Та, которую она втайне ненавидела всю свою жизнь, которую стала ненавидеть еще сильнее несколько часов назад, стояла перед ней, сомнений не было. И почему-то сейчас, когда ее ледяные пальцы касаются щеки, ненависть куда-то исчезла. Захотелось броситься к ней, обнять и наконец разрыдаться.

По щекам покатились огромные горячие слезы, которых не было уже много лет. Вообще не было всю сознательную жизнь. Но не было никакой возможности удержать их.

– Мама?

Мирра медленно приоткрыла глаза. Навья стояла перед ней, все такая же, как была: замотанная в простыню, с едва угадывавшимися под ней чертами лица, но Мирра больше не боялась. Чувствовала, что она не желает ей зла. Что она здесь не за этим. Медленно подняла руку и аккуратно, боясь сделать что-то не так, увидеть что-то не то, отвернула простыню с лица.

Девушка была совсем молоденькой, младше Мирры. С тонкими чертами, бледной бескровной кожей, огромными бездонными глазами, смотрящими в одну точку, будто мертвые.

– Мама, – повторила Мирра, не решаясь до конца поверить в то, что видит перед собой. И хоть она никогда не видела даже фотографий, сейчас узнала ее. Они были похожи. Похожи так, как могут быть похожи только мать и дочь.

Навья повернула к ней голову, а глаза запоздали, и Мирра поняла, что она не видит ее. Чертово новолуние не позволяет ей увидеть дочь. Но она улыбнулась. И эта улыбка ласковой волной прокатилась по ее телу, уняла боль, заставила вновь забиться сердце, но уже не бешено – спокойно, тихо, почти умиротворенно. Только слезы потекли по лицу сильнее.

Мирра оглянулась на стоящие вокруг фигуры. Она все поняла. Поняла, как они смогли войти к ним в дом. Степа говорил, что разрушить защиту навьи могут лишь в том случае, если в доме их ждут, если хотят, чтобы они вошли. И сейчас Мирра поняла, что они действительно ждали их. Не облекали это желание в слова даже в мыслях, но ждали всю жизнь.

– Отойди от нее! – грозный голос заставил ее вздрогнуть, метнуть фонарем в сторону. Голос Мирра узнала, и сердце, до этого уже успокоившееся, снова забилось сильнее, на этот раз радостно.

Луч фонаря выхватил еще две фигуры, живые фигуры, стремительно приближающиеся по тропинке. В руках Лики был фонарь, Матвей держал в одной руке небольшой мешочек, а другую сжимал в кулак. Должно быть, там была заговоренная соль, о которой как-то упоминал Степа. Соль, способная на время обездвижить навью.

– Матвей, нет! – успела крикнуть Мирра за мгновение до того, как он осыпал бы солью стоящую перед ней навью.

Та тоже обернулась, закрылась рукой, но ее, конечно же, это не спасло бы. Матвей замер на секунду, но этого времени хватило Мирре, чтобы продолжить:

– Они не причинят нам вреда! Это наши мамы! – слово прозвучало на языке чужеродно, сразу стало понятно, что Мирра никогда раньше не произносила его. По крайней мере, никогда оно не было адресовано конкретному существу. – Это наши мамы, – повторила она тише и спокойнее, пробуя слово на вкус, перекатывая его на языке.

Матвей остановился, медленно опустил руку. Подошел ближе и все-таки чуть отодвинул ее плечом от навьи, но поверил, что та действительно не причинит ей вреда. Еще одна, стоявшая ближе всех, вышла вперед.

– Мы пришли помочь, – тихо прошелестела она, протягивая к Матвею руку.

Мирра догадалась, что это его мама. Навьи не видят их, поэтому хотят коснуться. Матвей ошеломленно смотрел на нее, ничего не говоря. Мирра не видела его лица, но почти не сомневалась в том, что глаза тоже полны слез. Рыжая, которая несколько часов назад вопила, что не имеет никакого отношения к женщине, сделавшей за нее выбор, всхлипывала так громко, что Мирра даже испугалась, как бы она не привлекла внимание других навий, которыми кишит лес.

Сколько прошло времени, никто не знал. Оно словно замерло, исчезло, и не осталось в мире ничего, кроме них: троих живых и шестерых мертвых. Матерей и детей, которые наконец-то встретились. Мирра очнулась лишь тогда, когда услышала голос Матвея.

– Они остались в деревне, – говорил он, повернувшись к трем навьям, которые одиноко стояли чуть поодаль, не подходили ближе. Которым не к кому оказалось подойти. – Степа и Полина вместе, они влюблены и счастливы. Думаю, вам не стоит за них переживать. Андрей… умер. Но умер, получив избавление и прощение. Единственный из нас всех.

Матвей сбросил на землю рюкзак, вытащил из него шкатулку, а из нее – какие-то бумаги. Мирра догадалась, что он нашел то, что искал. Нашел шкатулку, которую открывает его ключик, а в ней было что-то важное. Потому что он знал каждую навью по имени, знал, которая из них чья мать. Он рассказывал каждой о ее ребенке, и хоть они не могли видеть, Мирра чувствовала, что они наконец обретают покой.

– Что они сделали с вами? – спросила Мирра, когда Матвей замолчал, а навьи не торопились уходить.

Алена грустно усмехнулась. И хоть улыбка эта вышла весьма зловещей, обнажила тонкие акульи зубы, Мирре она показалась самой родной на целом свете. Что-то внутри сжалось от осознания, что у них есть только одна ночь.

– После смерти они завернули нас в простыни, думали, нас это обездвижит и запутает, не даст выйти на поверхность в Мертвую неделю, как делает вся навь. Но баба Глаша чувствовала, что оковы не так уж крепки. Тогда, как только освободился дом на окраине, где можно было запереть Настю – утонувшую девушку, они перенесли нас туда, и заперли под ней. Из таких оков очень сложно, почти невозможно выбраться.

– Но как вам удалось? – не поняла Мирра. – И в первый раз, и сейчас, ведь баба Глаша ставила дополнительную защиту.

Улыбки девушек – а Мирра теперь не могла называть их навьями, даже несмотря на их внешний вид – стали совсем другими: торжествующими и одновременно очень радостными.

– Баба Глаша не учла самого важного, – ответила Света и с нежностью посмотрела на Матвея, – силу материнской любви. У нее никогда не было детей, она не знает, что это такое, а потому не смогла поставить такую защиту, которую не в состоянии разрушить женщина, стремящаяся к своему ребенку. Пока вас не было здесь, мы лежали спокойно. Даже Соня, хотя ее Степа все время находился рядом. Но когда вы появились, наша общая сила разорвала оковы, выпустила нас из заточения.