Стивен Кинг - Кладбище домашних животных [litres]

– Хотя, может быть, это просто рулон туалетной бумаги, – добавила она.

– А ты его при случае ухвати за это самое, – предложил Луис. – Если завопит, значит, не бумага.

Рэйчел смеялась до слез. Февральские холода миновали. Март принес легкие заморозки и дожди, выбоины на дорогах и ярко-оранжевые дорожные знаки, маленькие алтари великого божества Ухаба. Джад Крэндалл постепенно справлялся со своим горем – с тем лютым горем, которое, как утверждают психологи, начинается дня через три после смерти любимого человека и продолжается в большинстве случаев от четырех до шести недель – как время года, которое в Новой Англии иногда называют «глубокой зимой». Но время идет, боль притупляется, чувства сменяют друг друга, словно цвета в радуге. Сильное горе превращается просто в горе, уже не такое пронзительное и неизбывное; горе превращается в тихую скорбь, и в конечном итоге скорбь превращается в воспоминания – этот процесс занимает от полугода до трех лет. Наступил и миновал день первой стрижки Гейджа, и когда Луис увидел, что отросшие волосы сына темнее, чем были раньше, он шутил по этому поводу, но и горевал тоже – впрочем, лишь про себя.

Пришла весна и задержалась на время.

Луис Крид пришел к мысли, что последним по-настоящему счастливым днем в его жизни было 24 марта 1984 года. До события, что нависло над ними убийственным грузом, оставалось еще больше семи недель, но тогда Луис об этом не знал. Уже потом, мысленно перебирая в памяти эти последние семь недель, он не нашел ничего, что могло бы сравниться с тем радостным днем. Наверное, даже если бы ничего не случилось, тот день все равно запомнился бы ему навсегда. Потому что действительно хорошие дни – хорошие во всех отношениях – выпадают не так уж часто. При самом лучшем раскладе, размышлял Луис, в жизни обычного человека таких дней наберется от силы на месяц. Луису уже начинало казаться, что Господь в своей безграничной мудрости проявляет значительно больше щедрости, когда речь идет о раздаче боли.

Дело было в субботу. После обеда Луис остался с Гейджем, а Рэйчел с Элли уехали в магазин. Они поехали вместе с Джадом на его стареньком дребезжащем пикапе – не потому, что у них сломалась машина, а потому, что старику искренне нравилась их компания. Рэйчел попросила Луиса посидеть с Гейджем, и тот, конечно же, согласился. Он был рад, что Рэйчел собралась куда-то поехать; после мэнской зимы, почти безвылазно проведенной в Ладлоу, ей не помешает проветриться. Рэйчел не жаловалась и вообще держалась молодцом, но Луису иной раз казалось, что она скоро взвоет от скуки.

Гейдж проснулся около двух часов, явно не в духе. У него уже начинался кризис двух лет, со всеми положенными истериками и приступами беспричинной злости. Луис попытался заинтересовать сына различными играми, но тот упорно не желал играть. В довершение ко всем радостям капризный ребенок изрядно обкакался, и когда Луис менял ему подгузник, он заметил среди какашек синий стеклянный шарик. Шарик из коллекции Элли. Гейдж ведь мог подавиться! Надо будет сказать Элли, чтобы не разбрасывала свои шарики где придется. В последнее время малыш тащил в рот все, что попадалось ему в руки. Луис уже потихоньку впадал в отчаяние, не зная, чем занять сына, пока не вернется Рэйчел.

Вокруг дома гулял свежий весенний ветер, и Луис вдруг вспомнил про воздушного змея, которого случайно купил по дороге домой из университета месяца полтора назад. А как насчет бечевки? Ее он тоже купил!

– Гейдж! – позвал он. Гейдж нашел под диваном зеленый мелок и теперь самозабвенно калякал в одной из любимых книжек Элли – еще один повод для разжигания соперничества между братом и сестрой , подумал Луис и усмехнулся. Если Элли по-настоящему разозлится, когда увидит каракули в «Там, где живут чудовища», Луис просто напомнит ей о сокровище, которое обнаружил в подгузнике Гейджа.

– Что? – отозвался Гейдж. Он уже разговаривал вполне внятно.

– Хочешь, пойдем погуляем?

– Погуляем! – радостно согласился Гейдж. – Пойдем погуляем. Где мои ксофки, папа?

В переводе на нормальный английский язык это означало: Где мои кроссовки, папа? Луиса всегда поражала речь Гейджа, и даже не потому, что его детский лепет звучал трогательно и мило, а потому, что Луису казалось, будто маленькие дети разговаривают, как иностранцы, которые учат язык без всякой системы. Он знал, что малыши произносят любые звуки, которые способны производить человеческие голосовые связки… вибрирующее «р», вызывающее такие трудности у тех, кто первый год учит французский, гортанные щелчки австралийских аборигенов, резкие, твердые согласные немецкого языка. Изучая родной английский, дети теряют эту способность, и Луис подумал (уже не в первый раз), что, может быть, детство – это не столько пора обучения, сколько пора забывания.

Ксофки Гейджа в конечном итоге нашлись под диваном. Луис был искренне убежден, что в семьях с маленькими детьми пространство под диваном в гостиной обладает загадочной электромагнитной силой и засасывает в себя все, что попадает в поле его притяжения: от детских бутылочек и булавок для подгузников до зеленых мелков и старых выпусков журнала «Улица Сезам».

Впрочем, куртки Гейджа под диваном не обнаружилось – она валялась на лестнице. Его бейсболку «Ред сокс», без которой он вообще никогда не выходил из дома, найти оказалось сложнее всего, потому что она была там, где ей и положено: в шкафу. Естественно, в шкаф они заглянули в последнюю очередь.

– Куда мы идем, папа? – спросил Гейдж, схватившись за руку отца.

– На поле миссис Винтон. Будем запускать воздушного змея.

– Змея? – с сомнением переспросил Гейдж.

– Тебе понравится, – сказал Луис. – Вот увидишь, малыш.

Они вошли в гараж. Луис достал из кармана ключи, открыл дверь чуланчика и включил свет. Порывшись на полках, нашел воздушного змея, все еще в магазинном пакете с приколотым к нему чеком. Луис купил его в середине февраля, когда душа, истосковавшаяся по солнцу, хотела хоть как-то себя обнадежить.

– Что? – спросил Гейдж, что в переводе с его языка означало: «Что там у тебя, папа? Покажи мне скорее».

– Это воздушный змей, – сказал Луис и вытащил его из пакета. Гейдж с интересом наблюдал за тем, как Луис расправляет пластикового грифа с размахом крыльев около пяти футов. Выпученные, налитые кровью глаза глядели на них с маленькой головы на тощей голой розовой шее.

– Птиса! – воскликнул Гейдж. – Птиса, папа! У тебя птиса!

– Да, это птица, – ответил Луис, устанавливая распорки в пазы на боках змея. Он взял катушку с бечевкой, которую купил в тот же день, когда покупал воздушного змея. Потом обернулся к сыну и повторил: – Тебе понравится, парень.