Евгений Абрамович - Маленькие и злые

До отлета оставалось два часа, поэтому я кинул багаж в пабе и увязался за Лотаром, который искал варианты на парковке. Лотар с подругой собирались ехать в Гватемалу, в какую-то деревушку, недалеко от майяского Тикаля. Я не спрашивал, что у них там за дела.

Когда я спустился, Лотара взяли в кружок черные зазывалы.

— Куда едем, куда надо?

Лотар ответил. Подруга смотрела на черных испуганными глазами.

— А! Будет вам автобус! Скоро будет! Экспресс! Тридцать баксов!

— Идет.

Нас отвели в какой-то дворик с офисами. На входе стоял полицейский с автоматом. Я не доверял черным зазывалам — кинут и глазом не моргнут, но Лотар знал тут побольше моего.

У одного черного была недоразвитая кисть. На нормальной, пропорциональной телу руке — кисть ребенка с пальчиками-наперстками. Он держал ее на груди и перебирал пальчиками, будто готовил кисть к забегу.

Я вышел на перрон и плюхнулся на деревянную скамейку колониального образца. Подождал немного. Не дождавшись, вернулся в здание аэропорта. Поднялся в паб и заказал два пива. Потом еще два.

За стойкой сидел смуглый сухой старик.

— Извините, не подскажете, что значит «Белиз»? Понимаете по-английски? По-испански?

Он отвернулся. Через несколько минут глянул на меня желтоватыми глазками в красных прожилках и сказал, что во всем виновата одноименная река: майя называли ее «грязные воды».

Ага, подумал я, и меня едва не смыло этим потоком. Я заказал старику пива.

Плохо помню, о чем думал в самолете на пути в Майами (возвращаться в Москву через Флориду было выгодно).

Маленькие ручки, маленькие ножки.

И зубы.

*

А вот и эпилог, последняя страница записок, за которой может быть что угодно. Потерянное бессмертие.

Лотар умер. Это случилось в Гватемале. Об этом написала его подруга. Она ответила, когда я перестал ждать. Никогда не думал, что в письме может быть столько страха. Она сбежала, как только узнала, от чего умер Лотар. От камней, которые ему затолкали глубоко в глотку. «У него были такие глаза…» — написала она. В каждом многоточии мне мерещился ее полубезумный взгляд, который отрывается от телефона и шарит в тенях за спиной — не притаилось ли там чего.

Я писал и другим, всем, кого смог найти в Интернете, но, кроме подруги Лотара, ответил лишь профессор Джон. Его письмо показалось мне… онемевшим. Как голос человека, которого едва слушаются губы. «Есть другой способ, — писал профессор. — Не только разбить куклу. Нужна кровь женщины. Кровь мужчины оживляет куклу. Кровь женщины (если только ее не убила кукла) защищает. Я обмазался ее кровью».

Не хочу думать, что прячется за последней фразой.

Порой, когда я лежу в своей кровати в кромешной темноте, стоит только закрыть глаза (можно и не закрывать) и протянуть взгляд через океан, мне видится, как глиняные куклы пробираются сквозь джунгли, сквозь поля и города, сквозь ночь, целенаправленно и упрямо, шажок за шажком. Или бегут, обернувшись стремительным зверем. Или летят.

Они идут за мной. И за другими. За теми, кто нарушил границу вверенной им территории. Они хотят наказать «воров». В конце концов, после смерти хозяев, после смерти целой цивилизации у них нет иной цели.

Каждую ночь я кладу под подушку купленное в Белизе мачете. Оставляю у двери и под окнами плошки с кукурузным самогоном. Выиграть минуту порой значит выиграть все.

Михаил Павлов

Впервые тот стук Лида услышала на кухне. Ложка с рассольником на пару секунд зависла у морщинистого рта, пока женщина прислушивалась. Должно быть, кто-то из соседей затеял ремонт. Это была короткая торопливая серия ударов, будто в бетон вколачивали зубило, но спустя пару секунд отложили инструмент. Стены, кажется, тихонько завибрировали в резонансе, а в тишине повис угасающий звон. Помедлив еще немного, Лида вернулась к супу.

Находиться в квартире старшей сестры было странно и неуютно. Но любопытно, как в детстве, когда примеряешь чужое платье или залезаешь в мамину шкатулку с сережками и бусами. За столько лет Лида ни разу здесь не бывала. Почему они с Тамарой совсем перестали разговаривать? Вроде не было никаких ссор, а если и были — забылись. Старшая сестра всегда держалась наособицу, а получив в восемьдесят первом эту однушку в хрущевке в Троицке, в ста сорока километрах от Челябинска и остальной семьи, совсем закрылась в своем футляре.

В квартире стоял пыльный полумрак. Тикали часы. Тамара лежала сейчас в одной из палат местной больницы, приходя в себя после гипертонического криза.

Вымыв посуду, Лида постояла немного у окна, поглядела сквозь паутинистый тюль на соседний дом, на неприметный дворик внизу. Гуляла ли там Тамара? Какими же дурехами надо быть, чтобы почти тридцать лет не видеться, не знать ничего друг о друге? Припорашивая пустоту длинными скучными письмами на Новый год, заполняя ее эхом обрывочных междугородних звонков… Лида (теперь, конечно, чаще тетя Лида, баба Лида или иной раз и Лидия Михайловна) повздыхала, прогоняя подступившие слезы. Нечего. Не померла же. Все нормально будет.

Пришел вечер, Лида устроилась в скрипучем кресле напротив телевизора, большого такого, черного, с плоским экраном и громоздким корпусом — когда-то дорогущая вещь, а теперь архаика. Рядом притулились DVD-плеер и видеомагнитофон, на полочке и кассеты для него остались, все в порядке, чинно, с кружевными салфеточками. А по правую руку журнальный столик с ониксовым подсвечником и зеленой жабой телефонного аппарата. За программой новостей и каким-то ток-шоу с крикливым украинцем, которого все норовили побить, прошла пара часов. Особенно не вслушиваясь в телевизионную болтовню, Лида листала еще днем выуженную из почтового ящика газету, пока не начала клевать над ней носом. Неловко, но деваться некуда: пришлось разбирать пирамиду подушек на высокой, будто саркофаг, кровати Тамары.

Потом, уже в тишине, окруженная ломким, как хрусталь, белоснежным бельем Лида лежала без сна, прислушиваясь к чужой квартире и собственному усталому телу. Ныли суставы, тикали часы. Темнота давила на грудь. Поначалу мягко, едва заметно, но с каждой минутой все ощутимее. И понятно ведь, надо бы подняться да распахнуть форточку, пустить свежий воздух, а вместе с ним все ночные шепотки: приглушенный шум двигателя, когда какая-нибудь машина остановится у соседнего подъезда, гулкие шаги и смех, когда парочка прохожих скользнет под окнами. Но Лида никак не могла заставить себя встать. Уже и не понять, то ли это сонливая лень, то ли силы и впрямь ее покинули. Может, я уже сплю давно? На миг стало полегче, но успокоительная мысль тотчас сменилась другой, устрашающей. А может, я помираю лежу? Лида никому об этом не говорила, но про себя считала, что уже готова к концу, пожила, семью подняла, сожалеть ни о чем не хочется… Но уйти вот так, вдруг, в незнакомом месте, в непроглядном мраке, в одиночестве? Она бы закричала от накатившего ужаса, если б смогла.