Евгений Абрамович - Маленькие и злые

Лида сама не заметила, как опустилась в кресло. Сил не осталось, и она просто сидела, ухватившись за подлокотники, глядя широко распахнутыми глазами прямо перед собой. Подбородок и губы мелко подрагивали.

Силуэты, низкие, сухопарые, сгорбленные, подступали один за другим. Многие шли, вооружившись молотками, другие — палками, и каждый время от времени стучал по глыбам и балкам, что попадались на пути. Росту в самом высоком было не больше метра, лица со впалыми щеками и выпирающим лбом казались примитивными, злыми. Бледная кожа и нечесаные седые волосы превратились в древний пергамент в том свете, что давали свечные огарки и факелы, зажатые в их костлявых руках. Только странно: угрюмые коротышки шагали неторопливо, осторожно, задирая длинные крючковатые носы куда-то вверх и в сторону, будто двигались на слух или на запах. Отблески пламени пульсировали в черных кротовьих бусинках глаз. Слепые? Для кого тогда им освещать дорогу?

Когда вдали среди низкорослых троглодитов выросла широкая светлая фигура, Лида начала понимать. От удивления открылся рот, она даже привстала с кресла, всматриваясь вперед. И тотчас упала обратно, потому что рядом затрезвонил телефон. Лида перевела ошарашенный взгляд на журнальный столик, но и не подумала снять трубку. Догадалась: звонят сказать, что сестра умерла в реанимации. Это точно, ведь прямо сейчас та шла сюда в мешковатой больничной пижаме, слабая и растрепанная. То и дело задирала голову вверх и распахивала рот, с шумом вдыхая влажный пещерный воздух. Что-то покрывало ее макушку, нечто белесое, почти прозрачное, натягивалось на лице при движении, спадало комковатой фатой на плечи.

Сколько уже длился весь этот кошмар? Минуты сменяли друг друга, карлики окружили Лиду, но держались чуть поодаль. Покачиваясь, Тамара прошла меж ними, переступила босой ногой с изломанного пола подземелья на остатки узорчатого ковра, приблизилась к Лиде. Полные усеянные пигментными пятнами руки легли на подлокотники, едва теплые личинки пальцев нащупали пальцы Лиды, впились в них. Разомкнулись губы, повеяло затхлым, носа коснулось что-то невесомое, щекочущее. Скривившись, Лида попыталась отстраниться, но Тамара только придвинулась сильнее, заслонив собою свет.

— Привет, сестренка. — проскрежетало дряхлое чудовище, ощерив в улыбке сероватые с черными прорезями зубы. Отодвинулось. Лида наконец разглядела: на кожу и волосы Тамары налипла тонкая паутина, замысловатыми кружевами спускающаяся вниз, слоящаяся, разрастающаяся поверх пижамы, будто семейство пауков пыталось сшить подвенечное платье. Телефон продолжал звонить. Тамара протянула руку, сняла трубку с рычагов и бросила обратно, аппарат жалобно звякнул и затих. Низкорослая толпа с новой силой заколотила, забарабанила дубинками и молотками. Некоторые шагнули ближе, протянули руки, будто просили о чем-то.

— Стуканцы мои. — Тамара снова улыбнулась, в ее сиплом голосе послышалась неподдельная нежность. — Стуканчики. Такие малыши.

Карлики перешептывались на непонятном языке, корчили умоляющие лица, звали, должно быть, Тамару, но нарушать границу крошечного островка, оставшегося от ее комнаты, пока опасались. Лида пригляделась к их нарядам: многие носили кожаные фартуки, другие только рубашки и грубо скроенные штаны. Вещи были изрядно потрепаны, все цвета, кроме серого, стерлись, но кое-где еще можно было распознать знакомый узор: сквозь наслоения пыли и грязи улыбались маленькие солнца и луны.

Лицо Тамары снова загородило свет:

— Ты их не бойся. Им если понравиться, если ухаживать за ними чуть-чуть, они тебя золотом окружат, камешками. Откуда что берется, да? — Губы прильнули к уху Лиды, зашептали влажно, доверительно и быстро: — Мне тебе столько рассказать надо! Я думаю, тут гора была. Может, тыщу лет назад. Может, две тыщи. А они, стуканцы, в пещерах живут, в штольнях всяких. Теперь-то, видишь, нету никакой горы. Только тьма от тех пещер и штолен осталась. А во тьме они, малыши мои.

Под конец тирады голос женщины задрожал. Она отстранилась, глаза светились пьяным блеском.

— Они хорошие у меня. Сколько лет со мной! Я поначалу, знаешь, пользовалась… просто брала камешки эти, а потом… — Кажется, Тамара теряла нить собственной мысли. — С ними лучше. Они меня давно зовут. Я им там нужна. Я же…

Коротышки забормотали громче, требовательнее. Самые смелые ступили на ковер, ухватили Тамару за подол пижамы, стали тянуть за собой.

— Ну чего вы?.. Я же с сестрой!.. Столько лет, вы поймите… Ну ладно, ладно…

Она уже уходила, ведомая стуканцами, боголепно держащимися за ее ладони. Будто шагнула в темное нефтяное море с перекатывающимися на поверхности золотистыми огнями, провалилась по пояс и побрела дальше по дну. Стиснув зубы, Лида привстала с кресла, скривилась, в спину стрельнуло. Тамара погружалась все больше — похоже, каменный пол на ее пути пошел под углом. Лида как могла поспешила следом, двигаясь на свет и непрерывные неясные шепотки.

Пещера (шахта? штольня?) и впрямь нырнула вниз, образовав широкую яму глубиной метра в три. И на дне — Лида не сразу поверила своим глазам — процессию ожидала белоснежная высокая кровать сестры. Тамаре помогли улечься, и она чуть с заминкой, все так же улыбаясь, вытянула ноги, уложила руки, прижав их вдоль туловища, полноватая, обрюзгшая, но по-детски скованная и невинная. Десятки осторожных рук ощупали ее тело, стерли паранджу паутины, взялись за пижаму и, будто даже не напрягаясь, с треском разорвали на лоскуты, растащили, спрятали. Ропот стал глуше, наполнился благоговейными вздохами. Тамара зажмурилась, сжалась от видимого желания прикрыться… а потом вдруг задохнулась, как от удара под дых. Это один из недомерков, сморщенный, почти лысый, запустил руку прямо ей в грудную клетку. Лида, наблюдавшая за всем с высоты, от удивления закрыла рот ладонью. Так не бывает! В свете факелов и свечей кожа Тамары казалась сделанной из воска, и чужая жилистая кисть прошла сквозь нее, словно это было действительно так. Никакой крови, никаких преград. Старикашка раздвинул пальцами мягкое желтоватое мясо, после чего протянул к собратьям пустую ладонь, как делает это хирург, требуя от ассистентов нужный инструмент. В руку ему лег огромный, с голову младенца, самоцвет, гладкий, прозрачный, испускающий голубоватое сияние. Тамара заскребла ногами и сжала кулаки, когда камень оказался у нее в груди, но глаз так и не открыла, продолжая через силу улыбаться. В уголках глаз выступили слезы.

Коротышки не переставали пытать ее, развели руки в стороны, пробили запястья жемчугом, топазами инкрустировали плечи. Разложили в животе рубины, яшмой оплодотворили матку. Коленные чашечки наполнили алмазами, в ступнях оставили кусочки малахита. Погладили по дряблым щекам, вытерли слезы, посадили в глазницах по зернышку граната. Тамара тихонько вздрагивала и дышала, а камни светились сквозь расплавленную восковую плоть.