Евгений Абрамович - Маленькие и злые

Конечно, этого всего не могло быть на самом деле. Лида едва стояла на ногах, зачарованная и ошеломленная разворачивающимся действом. Неужели сестра выживет после такого? Была ли она все-таки жива, когда пришла сюда? Что значит этот ритуал? Вспомнилась книжечка-сонник, оставшаяся дома. Приведется ли открыть ее снова и узнать, как толкуется этот чудовищный сон?

Стуканцы отступили от распростертого тела, слепые, не ведающие, какое зрелище сотворили, как красиво драгоценное разноцветье сочится теперь наружу. Тамара лежала неподвижно и выглядела мирно спящей. Потом кровать покачнулась, приподнялась и поплыла прочь. Одни лилипуты несли ее, другие сопровождали, держа факелы, а некоторые остались топтаться вокруг опустевшей ямы. Лида шагнула было следом, но не смогла заставить себя двинуться с места. Не могла взять в толк, что делать дальше.

Горло сдавило, зачесалось в глазах. Лида поняла, что вряд ли когда-нибудь увидит сестру вновь. Сморгнула пару слезинок, выдохнула, пытаясь успокоиться. Никогда. Не так важно, что здесь произошло. Какая теперь разница? Что вообще может быть важно под гнетом этого страшного неподъемного слова? Совсем-совсем. Никогда. Наконец она скривила лицо, покраснела и разрыдалась.

Кажется, все эти годы Лида надеялась, что однажды они с Тамарой снова станут семьей, ждала повода, чтобы сделать шаг навстречу. Только, если по-честному, она думала, что сможет вернуть сестру в свой мир, понятный, светлый, увитый родственными связями и взаимными обязательствами. А получилось наоборот. Чужая душа — потемки, или как там Тамара сказала… Тьма, оставшаяся от каких-то пещер, от каких-то там штолен. Лида закрыла лицо ладонями и долго качала головой из стороны в сторону.

Вокруг было темно и тихо. Продолжая всхлипывать, Лида опустила руки и, забыв, где находится, пошарила вокруг в поисках опоры. Ничего. Не может быть, чтобы этот кошмар продолжался… Процессия с телом Тамары давно скрылась, унеся с собой еще и свет. Но в темноте кто-то был. Время от времени то тут, то там слышались опасливые шаги, скрипела каменная крошка под чьими-то ступнями. Они подкрадывались к ней, к Лиде. Та сделала шаг назад, потом еще, где-то там осталась комната с телевизором, с журнальным столиком, с зашторенным окном, за которым, должно быть, все так же существует этот скромный низенький городок, откуда можно просто взять и уехать. Шаги звучали все ближе, все громче. Твари кружили рядом, злобно фыркали носом и все меньше таились.

Тамара сказала: «Если им понравиться…» А что, если не понравишься? Хотела ли Лида нравиться этим уродцам? Во мраке сновали, кружили смутно уловимые силуэты. То и дело Лида ощущала легкие дуновения воздуха, будто кто-то проносился совсем рядом. И она пятилась, пятилась, пятилась, пока не уткнулась в преграду и едва не повалилась в кресло. Мгла циркулировала, дышала хрипло, перешептывалась недобро, непонятно. Чего им надо?

Что они со мной сделают?

Где-то, возможно, в десятке метров от Лиды, в горную породу ударил молоток. Звук был резкий, звенящий. Она встрепенулась, подобралась. Тени засуетились. И снова удар, на этот раз ближе. От третьего удара Лида вжалась в спинку кресла. Потом были четвертый, пятый и шестой, размеренные, сильные, угрожающие. Молоток опустился в седьмой раз, и вокруг тихонько завыли от предвкушения. После восьмого удара тьма взорвалась хаотичным глухим стуком, палки били без разбору, просто ради шума, чтобы не лопнуть от напряжения. Лида не отпускала подлокотники. Голова опущена, хочет уйти в плечи, как в панцирь, глаза зажмурены, а губы стиснуты так, что выжата вся кровь. Лида знала, что будет и девятый удар. Что кто-то стоит рядом, не видит ее, но чует запах и кривится, бормочет что-то сквозь зубы.

Молоток уже занесен, но отчего-то медлит.

Владимир Чубуков

Так рано Вадик еще не просыпался. Родители ушли в пятнадцать минут шестого, у них вахтенный автобус отходит в пять тридцать. Когда они собирались и тихо переговаривались на кухне, он проснулся, полежал в кровати, глядя в потолок, и, только дверь за ними закрылась, сразу встал.

Субботнее летнее утро лениво растекалось по городу. Словно за кромкой гор, замыкавших город с востока, опрокинули огромную банку какой-то химии, и она медленно пропитывала собой небосвод, осветляя его и вызолачивая. Вот-вот и заспанное солнце взойдет из-за гор на порог дня.

Он выглянул во двор из окна. Никого. Еще не бродил по двору с папиросой сосед-старик, всегда просыпавшийся рано, вразвалку шагавший на плохо гнущихся ногах. Еще никто не врубил музыку — так, чтобы хлестала из окна во двор всем на радость — ну, или на раздражение, кому как. Никто не хлопал дверцами автомобилей, припаркованных во дворе. Не тявкали соседские собаки. Чуть позже двор оживет, но сейчас не время, сон пока не натешился человеческими леденцами, еще обсасывал их, сладкие, в уютной тьме за щекой своего тягучего бреда.

Маленький Вадик Черенков был сейчас, наверное, единственным бодрствующим существом во всем доме, на все пять этажей и четыре подъезда. Ему вдруг показалось, что дом — корабль, а он — его капитан. И может увести дом, пока остальные спят, в неведомые края, а как проснутся жильцы — с удивлением увидят из окон странный пейзаж и в тревоге ступят из подъездов на незнакомую, возможно, опасную землю.

Вадик приоткрыл дверь в комнату сестры. Лина дрыхла без задних ног. Да она рано и не встанет, если в школу не идти, а у нее сейчас каникулы. Как всегда, сидела за полночь в соцсетях. Закрыл дверь, чувствуя превосходство над сестрой. Она, конечно, старше на целых семь лет, но сейчас-то хозяин в квартире он, а она, спящая, — только предмет обстановки.

На кухне Вадик деловито отрезал хлеба, намазал маслом и джемом. Жуя, по-хозяйски огляделся. Кстати, вот мусор бы вынести. Обычно он с неохотой таскал ведро, но теперь-то не родители посылают, а он сам — хозяин-барин! — решил, что так надо. Положив на разделочную доску недоеденный бутерброд, вернулся к себе в комнату, натянул майку и шорты, взял из кухни ведро и отправился с ним на улицу.

Четырьмя мусорными контейнерами в металлической выгородке под покатым навесом пользовались жильцы трех окрестных пятиэтажек и полутора десятка частных домов, стоявших здесь с середины прошлого века, когда еще не понастроили хрущевок, образовавших третий микрорайон.

Двор перед домом Вадика давно превратился в целый парк. Деревья — самые безудержные из них — вымахали до уровня четвертого этажа. Кусты меж ними разрослись, как застывшие в стоп-кадре взрывы артиллерийских снарядов. В таком дворе у родителей мало шансов высмотреть своих чад из окон или с балконов. Вадику очень нравился этот двор, полный укромных закутков.