Максим Кабир - Пиковая Дама [сборник]

— Мы запомним Татьяну добрым и радостным человеком. Заботливой матерью, воспитавшей двух прекрасных детей. И пускай она ушла в лучший из миров — ее любовь останется согревать наши души.

Толпа вытолкнула Артема к постаменту. У стоящей рядом Оли слезы струились по щекам. Артем старался не мигать, чтобы глаза увлажнились, он испугался вдруг, что, если не заплачет, его сунут в гроб и сожгут.

— Любимые не умирают. Не плачьте уходящим вслед. Ведь это только свечи тают — сердца не угасают, нет…

Артем взмок от усердия, глаза пекло. Но не было чертовых слез, потому что все это казалось какой-то досадной и очень скучной игрой, а мама вот-вот вернется, она просто задержалась на работе. Постоянно с ней так. И надо потерпеть…

Женщина декламировала голосом опытного чтеца:

— Не проклинайте, не вините вы никого и ничего. Любимые парят как птицы, и им спокойно и легко.

— Плевать ему на детей, — сказала полушепотом тетка средних лет.

Оля сощурилась на гроб, напрягла слух.

— За границу укатил — тоже мне, отец! На Артема плевать…

— И как живут они такие? — возмутилась другая тетка.

— Припеваючи живут. Кобели!

— …Любимые не покидают. Они навеки будут в нас, оберегая, согревая, день ото дня, из часа в час…

В голове Оли клубилась розовая пелена. Колени подгибались.

— Бедные… куда их теперь?

— В какой-то интернат отправят вроде.

Оля не вытерпела, обернулась и хлестнула сплетниц ненавидящим взглядом. Хотелось ногтями впиться в напудренные физиономии. Сплетницы стушевались, попятились.

«Коровы, — процедила Оля мысленно. — Нет: гадюки».

— …Любимые не исчезают. Они живут во мне, в тебе, весной природой расцветают и звездами горят во мгле…

Под волосами засвербела рана. Вспотела забинтованная рука. Врач сказал, они с братом родились в рубашке. Оля отделалась рассеченным скальпом и вывихом, брат вовсе не пострадал. Словно мама взяла весь удар на себя, нейтрализовала остальной вред.

Зажужжал механизм — и гроб стал под духовую музыку проваливаться в образовавшуюся выемку. Платформа увозила его вниз. Железные створки сомкнулись.

— Прощай, Танюша, — сказал кто-то.

Оля повернулась к брату, но место справа опустело.

Артем спускался по ступенькам под моргающей лампочкой. Уходил в недра здания, за проводником — полосатой кошкой. Притворяться надоело. Лучше уж получить от мамы знатную трепку, чем торчать в унылой шушукающейся толпе. К тому же он проголодался, а больничная еда была пресной и противной. Булочки с котлетами, фу! Когда мама вернется, он затребует бисквитный торт. Два бисквитных торта! И пиццу…

Ступеньки привели в просторную комнату с мощными зарешеченными лампами. Здесь пахло лекарствами, машинным маслом и хлоркой. Гудел механизм, и что-то заставило Артема затаиться у подножия лестницы. Кошка прошлась вальяжно к единственному обитателю подвала: худому старику во фланелевой рубашке. Старик ругнулся на животину. Он был лысым, мясистый нос — картошкой. В кулаке — крюк, который совсем не понравился Артему. Вспомнилась страшилка про маньяка с крюком вместо руки, которую старший брат Димки Малахова рассказывал оцепеневшим детям.

Старик не видел Артема. Помогая себе крюком, он вытащил из ниши гроб — точную копию того, что стоял на постаменте. Ловко затянул на погрузчик.

«Это тот же самый гроб, — догадался мальчик. — Его спустили сверху».

Старик встал на подножку погрузчика, и транспорт лихо покатил в арочный проем.

«Гроб на колесиках», — подумал Артем, кидаясь за стариком.

Кошка вылизывала на полу лапку.

Артем очутился в туннеле с голыми бетонными стенами и волглым потолком. Потрескивали флуоресцентные трубки. Безобразная тень старика волочилась по бетону. Он ехал на погрузчике, будто на передвижном гробу уезжал во чрево крематория.

«Настоящее подземелье! — удивился Артем. — Как во „Властелине колец“!»

Он семенил за стариком, думая о сестре, что она, наверное, ищет его. Ничего, пускай ищет. Будет знать, как разыгрывать с расфуфыренными тетками глупый спектакль про погибшую маму.

Туннель сделал виток, и запыхавшийся Артем подкрался к входу в большое, гудящее как пчелиный улей помещение, похожее на цех. Там были печи — в печах трепетало пламя.

«Вот где они кремируют трупы», — осенило Артема.

Любопытство впихнуло за порог: он встал у стены, наблюдая с открытым ртом. Погрузчик приподнялся на суставчатых крестовинах вровень с конвейером. Старик деловито подцепил гроб крюком и закинул на бегущую ленту.

Артем различил щиток с кнопками, надписи: «Крематора», «Питание включено», «Стоп» и «Старт», «Плотность дыма» и «Отсос».

«Стоп… — подумал он, завороженно подходя к старику. — Погодите, стоп!»

На электронном табло мигали цифры, колыхалась стрелка, как на спидометре «ауди». Мамину машину было немного жаль, но у мамы хорошая работа — она купит новую…

Гроб горел в кирпичном жерле. Огонь шелестя поедал обшивку, и дерево занималось вертлявыми оранжевыми языками.

«Мама», — засветилось на панели в голове Артема.

Он понял.

Он закричал:

— Стойте! Там моя мама внутри!

Слезы хлынули потоком.

— Ты кто? — всполошился старик. — Малыш, тебе нельзя тут быть!

— Мама, мама, мама, — повторял Артем.

— Сыночек… — донеслось из печи. Тихий, еле слышный шепот.

— Я тут!

— Артем, помоги…

— Я сейчас, сейчас!

Старик обхватил Артема мозолистой ладонью.

— Хорош, пацан, прекрати!

Артем брыкался, царапался и визжал.

Словно отвечая на крик, крышка гроба откинулась — и мама выпрямилась в жарком жерле.

— Артем! Спаси меня!

Ее волосы пылали, лицо пузырилось, как яичница на сковородке. Кожа трескалась, и прозрачная жидкость стекала, быстро испаряясь и шипя. Мама выпростала к Артему обуглившиеся дымящиеся руки.

— Сын!!!

Артем проснулся, хватая ртом воздух. Видя внутри головы то, что было на самом деле: туннель, старика с крюком и печь, в которую забросили гроб. А еще то, чего не было, что явилось во сне: воскресшую на мгновения маму, ее закипающие глаза и чернеющие губы.

Конец сентября обозначился паскудными дождями. Капли стучали по подоконнику. Оплакивали жизнь Красновых.

Пока Оля впускала гостя, гренки сгорели. Кухарка из нее была отвратительная. При мысли о маминой стряпне, оладушках, бисквитах и яблочных запеканках, в горле запершило. Она старалась не плакать при брате, запиралась в ванной и включала воду.

Ей, взрослой, семнадцатилетней, было тяжело до безумия — что говорить про второклашку?

Во сне Артем стонал и причитал. Он похудел за две недели, отказывался от еды. Впрочем, с кулинарными талантами Оли его можно было понять…