Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Выходит из отбрасываемой ими густой черной тени на белый песок. «Песок из костей намололи, — думает он. — Из моря костей».

Еще два шага, призрачных шага. Такое чувство, будто он поднимается на высокий холм к огромному темному дому, а в руках несет что-то омерзительное и никому не нужное. Он ощущает себя маленьким и незначительным. Останавливается. Не помнит, нужно ли доставать из кузова Груз. Забыл указания. Может, была бумажка с планом и она пропала? Он хочет вернуться. Но не знает куда.

Вспыхивает спичка, и обитель ночи рассекает горящий шрам. Мистер Феникс, без своей шляпы с темными полями, лицо сияет чернотой от края и до края. Мистер Феникс, вырезанный прямо из яркого лунного света. Улыбается. Этой своей окаянной честной и молчаливой улыбкой, от которой желудок сводит, которая может ударить, как пуля в грудь. Мистер Феникс сидит за столом в полотняном шатре. Из магнитофона, стоящего у его ног, доносятся звуки саксофонов (двух саксофонов?), льется слепая космическая, созерцательная музыка, утраченная музыка неведомого пикирующего хищника {53} 53 …музыка неведомого пикирующего хищника… (в оригинале: vertical invader). — Подразумевается композиция «Vertical Invader» с альбома «I Sing the Body Electric» (1972) группы Weather Report. , очнувшегося ото сна, голодного, начавшего охоту. Саксофоны визжат и воют, будто треклятым котам с их черными душами подпалили хвосты. И сами коты теснят друг друга, лезут облизать мистеру Фениксу руки. А мистер Феникс напевает: «Небесные Создания пляшут в солнечных лучах во Внешней Пустоте… Они обитают в Иных Плоскостях». Пустой голос, как из глубокого колодца, — тонкие каменные губы едва шевелятся — воскрешает давно минувшее вчера.

«Выходит, я не наркотики вез. И не краденое старье». Тут поклоняются дьяволу? Он оборачивается к «понтиаку». Смотрит на кузов. На кузов, в который так и не заглянул.

— Здравствуй, Джонни.

— Простите, я опоздал, но этот дождь…

— Дождь?

— Закончился тут неподалеку. Дичь какая-то. Будто заслон проехал, через который дождю не прорваться.

— Нечасто промышляет дождь в Огненных Покоях.

Мистер Феникс снял черные очки, от его руки поднимались тоненькие витые струйки дыма.

Красные глаза. Немигающие. Уставились на него, вонзились, и было в них одно только презрение.

«Вот дерьмо, это… нечестиво!» Он открывает рот, но все слова мигом гаснут, а внутрь врывается обжигающий воздух.

Темный человек даже не шелохнулся. Как проклятые тени, неотделимые от забытых тайн, коты сидят по краям стола.

«Небесные Создания пляшут в солнечных лучах во Внешней Пустоте… Они обитают в Иных Плоскостях». Пустой голос, как из глубокого колодца. Тонкие каменные губы едва шевелятся.

«Как мистер Феникс это делает?» Для верности он тянется рукой к левому бедру, но там пусто. Пистолет-то есть, но остался на сиденье в машине. Он так торопился, что забыл его. Торопился покончить со всем, поскорее выбраться отсюда, получить свои деньги.

Лунный свет льется через разрывы в облаках. В воздухе пахнет пожирающей свет чернотой. А черный человек даже не шелохнулся. И музыка все громче, бурлит, терзает.

И ему, глупому и испуганному, остается только смотреть. На яркие красные глаза. Он хочет, чтобы настал конец всему этому. Хочет получить деньги — свои деньги! Хочет уехать в Мексику. Хочет, чтобы все закончилось здесь и сейчас. Но ему только и остается смотреть.

Черный человек допел свою песню. Красные глаза подернулись холодом. Улыбка ширится.

— Вот мы и тут. Тьма и свет в тенях на холме. Тьма и свет, кто-то дает, кто-то берет.

«Черт, Груз. Он ведь все еще в кузове».

— Точно. Простите. Я принесу Груз.

Взвивается низкий смех.

— Не нужно. С этим я сам разберусь.

— Но он у меня. В кузове. Как ваш человек и сказал. Я его не трогал. Даже не взглянул ни разу… Можно забрать свои деньги? И уехать?

— Деньги? Ах да, деньги. Успокойся, мальчик мой. Деньги тебе не понадобятся, да и никогда не были нужны. Только не там, куда ты отправишься.

Эта каменная улыбка.

Наживка. Его обманули.

«Отправлюсь? Да я за гребаным пистолетом сейчас отправлюсь. И он отдаст мои деньги… Две пули в лоб ему всажу, чтоб не выеживался. И котов проклятых перестреляю».

— Джонни, я вижу по твоему лицу: ты хочешь причинить мне вред и уйти. Этому не бывать. Все двери открываются по моей воле. У меня есть еще несколько минут в запасе, так позволь позабавить тебя рассказом о тебе и проделанном тобою пути. Твоя любезная матушка была пьянчужкой и шлюхой — нет, денег за распутство не брала, но за пару стаканов дешевого пойла охотно раздвигала ноги. А мне кое-что было нужно — сосуд, чтобы поместить туда каплю своей сущности, дабы свершилось деяние под одной звездой, отмеченное в древние времена. Я напел ей в ушко, купил джина, и она… как бы это сказать? Трахалась, как крольчиха. Взобралась на меня верхом и оторвалась по полной, как червячок в спелом яблоке. Когда я уходил, она спала, истекая моим семенем.

Его обжигает черный смех.

— Ее я больше никогда не видел, но присматривал за тобой. В ту ночь, когда ты родился, луна была огненно-красной. Мать не рассказывала тебе о Зареве? Мои звери были там — наблюдали, прокрались в твой первый сон. Поставили на тебе метку, а потом доложили мне. По мере того как убелялись годы, отгрызаемые зубами времени, я периодически отправлял кого-нибудь из слуг приглядеть за тобой. Вспомни адвоката, который вдруг появился из ниоткуда и избавил тебя от проблем с законом, когда умерла та девица. Этого слугу я использую от случая к случаю. А Питт… Даже червя страшит запах того, что он предает земле. Ты никогда не задумывался, почему это хладнокровное чудовище опекало тебя в тюрьме? Моя работа. А помнишь тот вечер, когда твой отец упал с лестницы и умер, жертва мрачной попойки?

Мистер Феникс пальцем гладит по шее сидящего справа кота.

— Меса был там в ту ночь на страже, удостоверился, что гадкое ничтожество отправилось в Лабиринт, Где Воют Пр о клятые. Не мог же я допустить, чтобы тебе навредили. Каждый раз, когда ты рисковал, впадая в крайности, я устранял проблему.

Он ошарашен этой картиной своей жизни, развернувшейся в телескопе памяти, спина покрывается мурашками. Он хочет выбраться с этой смертельной арены, хочет, чтобы флюгер оборотился в другую сторону. Хочет чего-нибудь вменяемого. Хочет другую жизнь — не ту, которая сложилась из обломков сотни шабашей, которую унесли тысячи стаканов выпивки. Он так ошарашен, что не может кричать. Рот словно зашили намертво.

— Ты вел темную жизнь, полную насилия, — неужели ни разу не задумывался, почему за все тридцать два года твое тело не испортил ни один шрам?

Ослабевший разум подавлен. Он отчаянно пытается подобрать слова. Подобрать ключ к свободе.