Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Свист резко прервался, наступило молчание. Першинг вслушивался так напряженно, что у него заныл череп. «Так-то лучше, уроды, — подумал он со злобным удовлетворением, — закрыли варежку». Удовольствие портила гадкая мыслишка, что его мучители (или мучители Мела, это ведь его квартира?) решили на время заткнуться только для того, чтобы спокойно прочесать лестницы и коридоры старого здания.

Наконец он встал, пошел на кухню выпить стакан воды и просидел там за столом, пока в окнах не забрезжил рассвет и заспанная Джина не притащилась варить кофе.

На следующий день к двум пополудни температура достигла сорока градусов. Першинг купил Ванде две дюжины роз, коробку конфет и отослал с посыльным. Покончив с этим, он забрался в темный уголок кофейни с кондиционером и один за другим заказал полдюжины фраппучино, убивая время до встречи с Мелом.

Мел ухмылялся, как школьный хулиган, нагруженный оптоволоконным кабелем, прибором для измерения электромагнитных колебаний и потрепанным чемоданчиком с инструментами. Першинг спросил, доводилось ли ему заниматься этим раньше. Мел ответил, что выучил пару трюков, когда служил во флоте.

— Постарайся ничего не сломать, — попросил его Першинг.

Раз десять он порывался пересказать Мелу события минувшей ночи. Если это происходило в разных квартирах на разных этажах здания, версию о банальном розыгрыше придется отбросить. Першинг не видел способа открыться другу и не утратить его доверия, поэтому хранил молчание, с несчастным видом наблюдая за приготовлениями.

Втащив оборудование в квартиру, Мел расстелил на полу чехол, чтобы не повредить деревянные половицы, и принялся раскладывать инструменты с таким нарочитым усердием, словно собирался делать операцию на открытом сердце. В течение пяти минут он отвинтил старинную медную решетку, посветил в вентиляционное отверстие фонариком и поковырялся там большой отверткой. Затем проверил дыру вольтметром, ничего подозрительного не обнаружил, не поленился обойти с прибором всю квартиру, проверяя остальные вентиляционные люки, лепнину и розетки. Першинг таскался вслед за ним со стаканом газировки, чтобы хоть как-то оправдать свое бездействие.

Наконец Мел выключил прибор, вытер лицо и шею влажной тряпкой, допил лимонад и разочарованно покачал головой:

— Вот зараза, тут везде чисто. Ничего, кроме тараканов.

— Ничего, я их вытравлю. Говоришь, чисто? Выходит, это все причуды здешней акустики. Или у меня воображение разыгралось.

— Похоже на то. Поговори с соседями, вдруг они что-то слышали.

— Ну уж нет. И так на меня косятся после того, как я приставал ко всем с расспросами насчет той девушки. Ладно, посмотрим, что будет дальше.

— Лишь бы дальше не случилось ничего плохого. — Мел с безутешным видом собирал инструменты.

Зазвонил телефон.

— Детка, я люблю тебя, — раздался в трубке голос Ванды.

— И я тебя, — сказал Першинг. — Надеюсь, тебе понравились цветы.

Мел показал ему большой палец и вышел. Ванда спросила, не хочет ли он заглянуть к ней сегодня, и Першинг с трудом удержался, чтобы не выдать свою радость.

— Раз это свидание, заскочу за бутылкой вина.

— Не вздумай, ты ни черта не смыслишь в вине. Уж лучше я сама, главное, приходи.

— Слава богу, — сказал он, положив трубку.

Помириться с Вандой было большим облегчением, но куда больше его обрадовала возможность переночевать вдали от отеля. «Это все хорошо, трусишка, — сказал он себе. — Но что ты будешь делать на следующую ночь? А потом?»

Двадцать лет он носился с идеей переезда. Всякий раз, когда зимой отключалось отопление, летом ломался кондиционер или лифт надолго выходил из строя, Першинг присоединялся к толпе недовольных жильцов, которые писали грозные письма отсутствующему домовладельцу, угрожали привлечь власти, подать в суд и окончательно съехать. Возможно, момент настал? Впрочем, в глубине души он понимал, что никуда отсюда не денется. Он стал частью гостиницы, которая обступила его, словно живая могила.

Ему снилось, что он проснулся, оделся и вернулся в отель. Во сне он ощущал себя пассажиром внутри собственного тела, заводным устройством. Воздух в помещении застоялся, как будто его много дней не проветривали. Впрочем, что-то было не так: его квартира казалась не настоящей, а кем-то тщательно скопированной, вроде сценической декорации. Некоторые предметы выглядели слишком четкими, прочие сливались с фоном. Сахар в стеклянной сахарнице светился и пульсировал, то ярко вспыхивая, то пригасая. За окнами свинцовые тучи царапали крыши, радиоантенны вибрировали, передавая сигнал, который отзывался в голове. Зубы сводило, словно от скрежета металла о металл, из носа пошла кровь.

Першинг открыл дверь ванной и встал на пороге. Перед ним зияла пещера. Тьма вздымалась, источая влажную вонь, словно пещера была гнойником в сердце какой-то органической массы. Волны пурпурной радиации колебались на расстоянии фута или, возможно, миль, из глубин доносился звонкий скрежет, как при столкновении ледяных глыб.

— Это не пещера, — сказал Бобби Силвер. Он стоял внутри, окруженный тенями, которые заставляли его морщинистое лицо сиять подобно стеклянной сахарнице. — Мы под открытым небом. Сейчас около полуночи по местному времени. Впрочем, в основном мы живем под землей. Нам нравится темнота.

— Где? — прошелестел он сухими губами.

— А то ты не знаешь, — рассмеялся Слай. — Не придуривайся, братишка, мы несколько месяцев внедряли это в твой мозг…

— Невозможно, я никогда не снимаю мою шапочку из фольги.

— …наша система вращается вокруг коричневой звезды, и там холодно, поэтому мы гнездимся в холмах и курганах, которые образуют зиккураты и пирамиды. Чтобы не замерзнуть, мы плаваем в крови, выжимая ее из слабых, словно сок из апельсина.

Першинг узнал голос из отверстия.

— Ты ненастоящий. Почему ты притворяешься Бобби Силвером?

— Если я сниму это, ты перестанешь меня воспринимать. Снять?

Слай ухмыльнулся, схватил себя за щеку и потянул. С хлюпаньем плоть растянулась, словно ириска. Слай подмигнул, отпустил пальцы, и кожа вернулась на место.

— Самое важное внутри. Узнаешь, когда мы придем за тобой.

— Я не хочу ничего знать, — сказал Першинг. Ему хотелось с криком броситься наутек, но это был сон, и, не в силах сдвинуться с места, он мог только возмущенно бормотать.

— Нет, Перси, хочешь, — промолвила Этель сзади. — Мы тебя любим.

Он резко обернулся, и Этель улыбнулась ему мягкой, нежной улыбкой, которую он помнил так хорошо и которая являлась ему во снах. Затем она положила ладони ему на глаза и толкнула его во тьму.

Он прожил у Ванды неделю, словно преступник, нашедший приют в церкви. К несчастью, это позволило ей вообразить невесть что (хотя он и сам толком не знал, что она должна вообразить), но ему любой ценой требовалась передышка от жаркого, внушающего ужас ада, в который превратилась его квартира. До этого времени он ночевал у Ванды меньше дюжины раз. Впрочем, она никак не прокомментировала его переселение.