Дэвид Шоу - Черные крылья Ктулху [Истории из вселенной Лавкрафта]

Он поднял палец, плавно встал со стула, подошел к мини-кухне, совмещенной с комнатой. Распахнул дверцу буфета, достал стакан, наполнил его водой над небольшой раковиной.

— Запей еду, а потом положи под язык вот это. — Из кармана рубашки он извлек жестяную коробочку, открыл ее и добыл крохотную красную таблетку.

Я взял стакан у него из рук и проделал все, как он велел. Таблетка оказалась безвкусной и растворилась на диво быстро.

— Я б сказал, тебе еще соснуть не помешает. Комната тебе понравилась?

— Ничего так. Вот только чертова картина — гадость та еще.

Старикан просто поулыбался, не двигаясь с места. Я встал и подошел рассмотреть поближе стену позади кровати. Черный прямоугольник меня вроде как притягивал. Мне померещилось, будто в его непроницаемой тьме я различаю какое-то потаенное движение. Красная таблеточка начинала действовать.

— Мама преподавала историю искусств в колледже. Она десять лет назад умерла.

— И ты в мире один-одинешенек.

— Ага, и то-то мне паршиво, — горько ответил я. — Я так обломался, когда она меня бросила, — да, умерла и меня бросила! — что послал к чертям собачьим все свое утонченное воспитание и благие наставления. Я решил: я такой классный, такой крутой, тусуюсь с братвой и хожу по острию ножа. — Голос мой понизился до шепота от жалости к самому себе. — Я думать не думал, что дойду до такого.

Я неотрывно глядел на черный провал в стене и на жидкий кармазин, обтекающий его со всех сторон. Притяжение ощущалось очень явственно. Я качнулся вперед, прикоснувшись к поверхности стены, и засмеялся — рука моя словно погрузилась в какой-то сатанинский сумрак.

— А забористое у тебя зелье, приятель.

— Давай-ка вернем тебя в спальню.

Я отлепил руку от стены и обнял старикана за шею.

— Вы, чудики, напоминаете мне кой-кого из завсегдатаев маминых вечеринок. Ну, типа такие все эксцентричные эстеты. Я тут прям как дома себя чувствую.

Старикан направил меня к двери и вывел в коридор. Но когда мы дошли до моей комнаты, я внезапно уперся и оттолкнул своего провожатого.

— Тебе нужно вернуться в постель, — настаивал он.

— Нет уж, спасибочки. Видеть не хочу ту мерзкую рожу на картине.

— Но ведь это твоя картина, Генри.

Я застыл на месте и воззрился на старикана. Так меня называла только мама. От такого обращения в устах незнакомца я прям прифигел.

— Тебя как звать, приятель?

— Питер.

— Ага. Так вот, слушай, брат, я тут выйду ненадолго, подышу воздухом. Не, все норм, я дорогу сам найду. Спасибки за жрачку.

В лице его промелькнуло выражение настолько странное, что я, рассмеявшись, потрепал старикана по щеке, затем осторожно спустился по лестнице в вестибюль или как бишь его. Заметив, что в гостиной горит свет, я заглянул туда — проверить, не там ли милочка Пера. Может, удастся уговорить ее пройтись со мной вместе.

В комнате никого не было. Неяркий свет словно бы плыл вдоль стен; я было восхитился, но тут почувствовал легкое головокружение и решил присесть ненадолго на уютный диванчик. Глянцевый красный альбом по-прежнему лежал на столе; я сграбастал его и пристроил у себя на коленях. Открыл его на середине — и так и охнул. Это изображение я сразу узнал, ведь репродукция картины прежде украшала мамин рабочий стол. Размытая фотография воспроизводила аллегорический рисунок Густава Климта под названием «Трагедия» {123} 123 … рисунок Густава Климта под названием «Трагедия». — Густав Климт (1862–1918) — знаменитый австрийский художник, основоположник модерна в австрийской живописи. В качестве объектов изображения Климт предпочитал женщин; в его живописи преобладают откровенно чувственные мотивы. Описанная здесь картина Климта «Трагедия» (1897) хранится в Историческом музее в Вене. . Я обвел пальцем женский силуэт. Оригинал был выполнен углем и карандашом, мелом и золотом. Фигура на снимке в точности воспроизводила позу модели — женщины со зловещей маской в руках. Однако фотография выцвела до бледно-лилового и тускло-серого оттенка, а все очертания смазались. Единственным исключением являлось призрачное лицо женщины: оно прямо-таки светилось белизною. Я едва различал пышную прическу с начесом и томную позу дамы полусвета.

Послышался какой-то шум. Я вскинул голову: Пера вкатила в гостиную Эблиса. Гном был в рубашке без рукавов; при виде его тощих рук, будто у изможденных узников Освенцима, я содрогнулся. Захлопнув альбом, я кое-как поднялся на ноги и поспешил к ним. Глаза у гнома были нездорово-желтого цвета, с покрасневшими веками. Опухшее лицо и нос-картошку исчертили сине-фиолетовые вены. На коленях у Эблиса покоилась продолговатая коробочка.

Я опустился на колени перед креслом.

— Йоу, а ты с какой дури кайфуешь?

Заморгав воспаленными глазками, гном постучал по деревянной коробочке черной культей, торчащей на месте левой руки. Я поглядел на изуродованную плоть — на бесформенный сгусток, словно бы оплавленный в пожаре. Взялся за коробочку, открыл — она оказалась битком набита черно-бурыми косячками. Я вытащил один. Из кармана рубашки коротышка извлек деревянную спичку, крепко сжимая ее двумя пальцами-обрубками. Проворно чиркнул ею по коробочке и протянул мне. Я взял косяк в зубы и наклонился к янтарному язычку пламени. Затянулся, на минуту задержал дыхание, а затем медленно выпустил дым через нос и рот.

Свет в комнате приобрел золотистый оттенок. Я попытался выпрямиться, голова на мгновение закружилась, я отшатнулся назад, столкнулся с молчальницей Перой под вуалью, уцепился за нее и вместе с ней рухнул на пол. И зарылся лицом ей в волосы, жадно впивая аромат ее бледной плоти. Я навалился на нее; Пера не сопротивлялась; напротив, едва ли не замурлыкала. Я припал губами к ее восхитительной шее и потянулся отдернуть с лица вуаль. Разъяренный Эблис выпрыгнул из кресла и кинулся на меня. Обломанный ноготь одного из уродливых грязных пальцев ткнулся мне в лицо, под самым правым глазом, норовя его выцарапать.

С проклятием я набросился на гнома, яростно завопил, попытался подняться на четвереньки. Запах крови ударил мне в нос, во рту ощущался медный привкус. Я вцепился в растрепанные волосы уродца обеими руками и с силой отшвырнул его от себя. Эблис захныкал; я рассмеялся и сплюнул. Комната вращалась и плыла, а вместе с нею и я. Попытавшись встать, я беспомощно плюхнулся на задницу. Надо мной склонилась тень — нет, не тень, благоуханный фантом. Закрытое вуалью лицо придвинулось к моему так близко, что я мог бы попробовать ткань на вкус. Чуткий язычок из-под вуали исследовал субстанцию, запачкавшую мне лицо.

Проснулся я в своей постели, но как туда попал, я не помнил. Что бы я уж там ни заглотил вместе с загадочной «травкой» сморщенного гнома, зелье явно подействовало. Горло всё еще горело, и мозг — тоже. В закоулках разума маячили тени жутких воспоминаний — призраки, которых умом объять не дано. Заслышав под окнами спальни какой-то странный звук, я с усилием поднял онемевшее тело с постели, пошатываясь, добрел до окна и выглянул наружу. В ночи виднелись темные дубы отдаленной рощи и, как мне показалось, фрагмент озаренного лунным светом пруда. А еще — танцующая тень. Тень была одета в черное развевающееся платье, но нагие руки и лицо словно бы впивали разлитый повсюду лунный свет. Прохладный воздух давил на стекло; я открыл окно и высунулся наружу, в сторону рощи. Мой свежий шрам защипало от холода; в голосе ветра я вроде как расслышал колыбельную плясуньи. Это Пера? Она тоже вкусила наркоты и теперь безрассудно резвится там под кайфом, в холодной ночи, пока гроза набирает силу? Капли дождя упали мне на лицо. Я отыскал куртку и вышел из дома.