Игорь Андреев - Исповедь кочегара

Мало того, что этот человек на «ты» с огнём и со всевозможными горючими смесями, так он ещё и профессиональный медвежатник. Отмычки в его руках оживают и способны с лёгкостью вскрыть любой замок. Так случилось и в день их знакомства. Факел без труда вскрыл замок в обиталище Алёшки, а тот, находясь под плотным туманом кайфа, даже не подозревал, что уже через мгновенье будет нагло потревожен.

Факел достал из кармана маленький пузырёк, на этикетке которого были нарисованы женские пальцы. Это была самая обыкновенная жидкость для снятия лака. Открутив крышку, любитель огонька щедро взбрызнул жидкости на носки и штаны в районе голени. А когда двухсотграммовый бутылёк опустел, то Факел отошёл на пару шагов от обдолбанного наркомана, достал из кармана коробок спичек, вынул одну спичку, прижал пальцем её серную головку к чиркалу под прямым углом и ударил щелбаном по спичке. Спичка загорелась, завертелась и угодила чётко в цель. Прицел пиромана был идеально настроен, и ноги Алёшки вспыхнули.

Первые пару секунд он просто горел но, когда температура поднялась до критической точки, наркоман пришёл в себя и резво начал вертеть ногами. Именно поэтому Факел называл этот способ поджога «горячий велосипед». Название действительно подходило, потому что со стороны это и вправду выглядело так, будто наркоман активно крутил педали.

Но так как горючей жидкости было слишком мало, она очень быстро испарилась и выгорела. Наркоман отделался тяжёлыми, но не смертельными ожогами.

В тот же момент Алёшку грубо схватили за шею, и у его лица возник шипящий кинжал пламени, который вырывался из ручной горелки.

— Мальчик, самое время проявить благодарность к тому человеку, который позволяет тебе получать удовольствие.

И через яркий клык пламени Алёшка увидел лицо говорившего, это было лицо Факела.

Сегодня Алёшка увидел этого неисправимого пиромана второй и последний раз в жизни. Их взгляды встретились, но взгляд Факела был бесстрастным, так как его целью был другой человек. Он лишь подмигнул старому знакомому, это был высокомерный жест превосходства.

Оглушённого наркомана бросили на пол, гости потянулись к выходу. В комнате осталось трое: Алёшка, Кросс и ещё один человек с пышными усами.

— Знакомься, — сказал Кросс и хлопнул усача по плечу, — Весёлый молочник. Он займётся тобой, когда мы уйдём. И не пытайся одурачить его, этот человек работает продавцом в сырной лавке и ежедневно безмозглые клиенты, которые утверждают, что покупатель всегда прав, нагнетают ненависть в его душе по отношению к вшивому социуму. На работе он вежлив и уступчив, но эта благодетель не бездонна и периодически нужно пополнять активно истощающийся ресурс.

Этот бедняга спасался чем только мог: бесполезными дыхательными упражнениями, счётом от одного до десяти, иногда алкоголем. Но я нашёл для него вторую работу — отраду для напряжённых нервов. Он умерщвляет для меня людей, которые мне уже не нужны, и во время этого процесса молочник представляет тех вредных и беспардонных старух, которые покупают товар, а потом с возмущением возвращают его, требуют обратно деньги и ещё угрожают натравить на дело всей его жизни различные проверки.

Уверен, вы поладите. Могу дать тебе совет: когда он будет занят своим делом, лучше молчи, потому что будет только хуже. И последнее, можешь не провожать, выход мы сами найдём. Прощай, Лекс.

Кросс развернулся и вышел, усач загородил выход из комнаты, широко расставил ноги, дождался, когда хлопнет входная дверь и только тогда обратился к корчащемуся на полу наркоману:

— Сегодня одна пожилая дама в соломенной шляпке и со щетиной на бороде заявила, что я совершенно бездарно и неровно разрезал головку молодого сыра. Якобы теперь она ни за что не купит его для нарезки на праздничный стол. После этого она при других покупателях учила меня — Меня! — что сыр нужно резать острым ножом, периодически смачивая его в холодной воде, а не струной, как это сделал я.

И как ты думаешь, что я сделал? А ничего! Рассыпался в извинениях, поблагодарил за науку и отрезал ей — ножом! — крохотный уголок сыра из целой головки, так как предыдущая была безнадёжно испорчена моей ленью и неопытностью.

Когда я ей взвешивал этот кусочек сыра, я мысленно набросил на её шею ту же струну, которой всегда режу сыр, ловко превратив её в настоящую итальянскую гарроту, и грубо тащил это воняющее анализами туловище в подсобку. И сегодня, — возбуждённый молочник достал из складок форменной одежды кусок проволоки из нержавеющей стали с самодельными деревянными ручками по краям, — я прихватил с работы ту самую струну, а ты будешь исполнять роль той ужасной старой клячи, которая высосала из меня всё спокойствие и самообладание.

Наркоман пытался встать, но ноги его не слушались. Шарил по своим карманам в поисках ножей, но они оказались пусты и бездонны. Как бы Алёшка ни сопротивлялся, но он словил грандиозный кайф, который безжалостно проглотил его целиком и, казалось, уже никогда не отпустит.

— По твоим глазам и загадочным действиям можно сделать вывод, что ты уже готов к последнему перевоплощению в твоей жизни.

Весёлый молочник поменялся в лице, он насупил брови, губы сжал в тонкую линию, а усы, словно холка дикого зверя перед лицом опасности, встали дыбом. Он взял «гарроту» в обе руки и приготовился использовать её не по назначению.

***

К вокзалу подходили двое, они оживлённо беседовали. За рекордно короткое время им удалось сдружиться. Опасения и настороженность пропали сами собой. Общий интерес — музыка — активно поспособствовал этому.

— А я говорю, что все классные песни из нового долгожданного альбома слушать нельзя!

Молодой охотник за наушниками активно развивал свою теорию

прослушивания музыки:

— Песни из нового альбома — это как заклинания из магической книги. У каждой из них есть своя измерительная шкала, такой себе своеобразный заряд волшебства, который решает судьбу песни и продолжительность её пребывания на твоём плеере. После каждого прослушивания песни тебе даётся удовольствие, которое в большинстве случаев требует немедленного повторения, а на песню накладывается своеобразная морщина, уродливая складка, которая со временем превращает её в сморщенное высохшее нечто. Мы даже не догадываемся, что частое прослушивание одной и той же песни затирает её до неузнаваемости, и уже через пару месяцев, в лучшем случае, мы просто-напросто будем её игнорировать, а когда услышим где-то в кафе или в динамиках проезжавшей мимо машины — будем брезгливо воротить нос.

Хуже, чем игнорирование песни, есть только пролистывание её в твоём плеере. И когда такое случается, то крошечная часть души песни, чувствуя свою ненужность, отмирает.