Айра Левин - Ребенок Розмари [litres]

– Все в порядке? – спросил он у Розмари.

– Да, – ответила она, улыбаясь.

– Немного пролила заправки на платье, – объяснила Элиза.

– А кухонным работникам полагается выпить, как вы считаете? – поинтересовалась Джоан.

Запеканка пользовалась успехом, салат тоже (Тайгер чуть слышно шепнула Розмари: «Это он из-за твоих слез такой вкусный»).

Ренато выбрал шипучее вино и с хлопком откупорил его.

Брат Клаудии, Скотт, сидел в кабинете с тарелкой на коленях и вещал:

– Зовут его Альтизер и сейчас он, по-моему, в Атланте, а заявляет он следующее: «Бог умер, и это исторический факт, свершившийся уже в наше время». Причем он имеет в виду, что бог умер в буквальном смысле этого слова.

Его внимательно слушали Каппы, Рэйн Морган и Боб Гудман.

Джимми, который стоял в гостиной у окна, вдруг радостно воскликнул:

– Ого, снег начинается!

Стэн Килер рассказал целую серию польских анекдотов, и Розмари громко смеялась над ними.

– Смотри не напейся, – тихо шепнул ей Ги.

Все еще смеясь, она повернулась и показала ему стакан:

– Да ведь это же лимонад!

Приятель Джоан сидел на полу и гладил лодыжки своей подруги. Элиза беседовала с Педро, который вежливо кивал, а сам поглядывал на Майка и Аллана, устроившихся на диване в другом конце комнаты. Клаудия начала гадать желающим по руке.

Виски кончалось, но все остальное было просто замечательно.

Розмари подала кофе, вытряхнула пепельницы и ополоснула стаканы. Тайгер и Кэрол Венделл помогали ей.

Потом она села на подоконник рядом с Хьюгом Дунстаном и, попивая кофе, стала смотреть на падающие снежные хлопья. Их было много – целая армия снежинок. Время от времени самая отчаянная снежинка выбивалась из общего потока и, ударяясь о стекло, тут же таяла.

– Каждый год я даю себе слово уехать из города, – задумчиво говорил Хьюг Дунстан, – чтобы избавиться от всех этих преступлений, шума и всего прочего. Но вдруг начинается снегопад или какой-нибудь фестиваль, и я остаюсь.

Розмари улыбнулась, продолжая следить за снежинками.

– Вот из-за чего мне так хотелось получить эту квартиру, – сказала она. – Чтобы сидеть у камина и смотреть, как падает снег.

Хьюг с любопытством посмотрел на нее.

– Ты, наверное, до сих пор еще читаешь Диккенса?

– Конечно. Все читают Диккенса.

К ним подошел Ги.

– Боб и Тea уже уходят, – сообщил он.

В два часа ночи все разошлись, и Розмари с Ги остались одни в огромной пустой гостиной среди грязных стаканов, салфеток и переполненных пепельниц. («Не забудь», – напомнила ей на прощанье Элиза и погрозила пальцем. Но она и так не забудет.)

– Ну, а теперь – за работу! – скомандовал Ги, собравшись с духом начать уборку.

– Ги, – тихо позвала Розмари.

– Да?

– Я пойду к доктору Хиллу. В понедельник утром.

Он ничего не ответил, только молча посмотрел на нее.

– Я хочу, чтобы он проверил меня. Доктор Сапирштейн или обманывает меня, или… Или я не знаю, но он, наверное, выжил из ума. Такая боль – это сигнал, что со мной что-то не так.

– Розмари…

– И я больше не пью тот напиток, который приносит мне Минни. Я хочу принимать витамины в таблетках, как и все остальные. Я уже три дня его не пью. Я оставляю его, а когда она уходит, выливаю.

– Ты…

– Я вместо этого пью свой собственный напиток.

Ги вдруг рассвирепел и, указывая пальцем в сторону кухни, закричал:

– Так вот что наговорили тебе эти сучки! Вот зачем они приходили! Уговорить тебя поменять врача?!

– Они мои подруги, не называй их так.

– Да это просто свора обезумевших сучек, которые лезут не в свое дело, черт бы их побрал!

– Они просто хотели, чтобы я посоветовалась с другим врачом.

– У тебя самый лучший врач в Нью-Йорке! А кто такой этот доктор Хилл? Никто – вот кто он такой!

– Я уже устала слышать о том, как знаменит ваш любимый Сапирштейн. – Розмари чуть не плакала. – У меня боль не прекращается с самого Дня благодарения, а он только и твердит, что она не сегодня-завтра пройдет!

– Ты не будешь менять врача. Мы и так уже черт знает сколько платим Сапирштейну, а теперь еще придется платить твоему Хиллу? Даже и речи об этом быть не может!

– Я не буду менять врача. Пусть просто доктор Хилл осмотрит меня и даст свое заключение.

– Я тебе не разрешаю. Это… это, в конце концов, нечестно по отношению к Сапирштейну.

– Нечестно? О чем ты говоришь вообще? А по отношению ко мне это честно?

– Тебе нужно еще одно мнение? Ладно. Скажи Сапирштейну. Пусть он сам решит, кому тебя показать. И придется тебе быть с ним вежливой до конца, он все-таки специалист в своем деле.

– Я хочу пойти к доктору Хиллу. Если ты не желаешь платить, я отдам свои…

Внезапно Розмари замолчала и замерла как вкопанная. По лицу ее покатилась слеза и остановилась у уголка рта.

– Ро?

Боль прекратилась. Ее больше не было! Она смолкла: как заклинивший автомобильный сигнал, который наконец-таки отключили. Боль прошла, она исчезла навсегда, безвозвратно. Слава Всевышнему! Нет ее, и все тут. И, боже мой, как же хорошо она начнет теперь чувствовать себя, вот только надо перевести дыхание…

– Ро? – озабоченно переспросил Ги и сделал осторожный шаг к ней.

– Она прекратилась. Эта боль.

– Прекратилась?

– Только что. – Розмари попыталась улыбнуться. – Она куда-то исчезла, и все. – Она закрыла глаза и глубоко вздохнула, потом прислушалась к себе и вздохнула еще глубже. Как давно ей не приходилось так вот свободно дышать! С самого Дня благодарения.

Когда Розмари открыла глаза, Ги продолжал обеспокоенно смотреть на нее.

– Что за напиток ты себе готовила?

Сердце у нее оборвалось. Она убила ребенка. Хересом. Или испорченным яйцом. Или их сочетанием. Ребенок умер, поэтому боль прекратилась. Боль была ребенком, а она убила его своей самонадеянностью!

– Яйцо, – сказала она, – молоко, сливки, сахар. – Розмари моргнула, провела рукой по щеке и посмотрела на него. – Херес, – добавила она невинным голосом.

– Сколько ты наливала хереса?

И вдруг что-то внутри нее шевельнулось.

– Много?

И еще раз. Там, где раньше ничего не шевелилось. Легкое приятное щекотание. Она глупо и беспомощно хихикнула.

– Розмари, ради бога, скажи мне, сколько ты наливала хереса?

– Он живой, – тихо сказала она и снова беззвучно засмеялась, поджав губы и изумленно подняв брови. – Он шевелится. Все в порядке. Он не умер. Он двигается! – Она посмотрела на свой живот под коричневым бархатом и осторожно положила на него руки. Теперь она уже ясно почувствовала, как что-то внутри нее снова шевельнулось – это были ручки. Или ножки.

Розмари подошла к Ги, и, не глядя на него, протянула руку, взяла его ладонь и положила себе на живот. Внутри тут же что-то послушно шевельнулось в ответ.