Ника Ракитина - Перстень для Гелены. Рассказы о любви [СИ]

После того Жиль каждый вечер приходил ко мне, и я, согласно его прихоти, покорно раздвигала ноги или подставляла ягодицы, а когда он засыпал, отвалившись, изливала тоску в слезах и молитвах. Еще каждый раз он просил меня показать яблоко и внимательно его осматривал, кивая и что-то бормоча.

Впрочем, через какое-то время интерес супруга ко мне иссяк, и он все больше времени проводил на охоте либо объезжая владения, и мне осталось общество венецианского зеркала и молочной сестрицы Анны…

Мы не скучали, беседуя с ней обо всем и разглядывая утварь в сундуках и платья в гардеробных — разных фасонов и размеров, все больше старые, местами поеденные молью, но все еще красивые. Анна помогала перешивать их под меня, напевая за работой, а мне закрадывались странные мысли, что до меня в этом доме жили многие женщины, и что я сейчас донашиваю за ними гардероб, как когда-то по бедности перешивала под себя рубашки братьев. О новых уборах для меня Жиль не позаботился. Впрочем, разглядывая неприютный замок и немногочисленную челядь, я понимала, что времена его богатства минули безвозвратно.

Одна из отлучек мужа длилась слишком уж долго, замок заливали осенние дожди, грянула распутица, и я поняла, что до первых заморозков он не вернется.

Я предусмотрительно убрала в сундук золотое яблоко и все чаще замирала и задумывалась над вышивкой, и боясь нарушить запрет, и желая его нарушить. Окованная железом дверца снилась мне в страшных снах, мерещилась наяву, и лишь о ней одной могла я с моей Анной говорить.

— Ты скоро захвораешь, сестрица, — раз сказала она. — Может, заглянуть одним глазком за эту дверцу, только одним глазком, и ты успокоишься?

Я кивнула. Я раздала такие задания слугам, чтобы удалить их как можно далее от замковых погребов, и решилась. Анна подсвечивала мне факелом, когда я выбрала ключ, которым до сих пор ничего не отпирала, и вставила в замочную скважину, прежде смазав ее маслом. Ключ легко повернулся, и мы заглянули в длинный, сырой и сводчатый коридор.

Факел могли заметить издалека, потому я велела Анне затушить его и нагребла в горшок углей из очага.

Я шла, обнимая горшок с раскаленными углями, по ледяному, сырому коридору, а за мной поспешала сестрица Анна. Коридор шел под легким уклоном вниз и казался мне бесконечным, но наконец уперся в дубовую, окованную железом дверь, почти такую же, как на входе. Замок был тщательно смазан, ключ повернулся в нем без скрипа и мы, с трудом сдвинув дверь, приникли к щели. Там оказалось неожиданно светло, круглый зал без окон был усажен по стенам пылающими факелами. Горящие смоляные капли падали в бочонки с водой и с шипением гасли. Свод зала поднимался так высоко, что терялся в темноте. Зато прекрасно были видны у дальней стороны зала какие-то бочки, кувшины и патрубки, переплетенные самым странным образом, то и дело выпускающие в воздух шипящие цветные дымы. От одного вида я закашлялась, сестрица Анна вторила мне. По залу разнеслось эхо, и я поспешно зажала рот рукой.

— Светочи, — шепнула Анна. — Кто-то должен их менять. В деревне говорили, в башне живет итальянский колдун. Он делает для графа золото. Уйдем, а?

Я едва не засмеялась, уж кому, как не нам, было знать, что муж мой вовсе не богат.

При малейшей опасности готова была я последовать совету сестрицы. Но ни на скрежет двери, ни на кашель, ни на шепот никто не появился, дымы из сосудов продолжали сипеть и взлетать, и я осмелилась сделать несколько коротких шагов по залу, стискивая связку ключей в потной ладони. Каменное кольцо пола вдоль стены вдруг оборвалось, я покачнулась от испуга и неожиданности и шлепнулась коленями и ладонями на ледяную поверхность. Ключи выпали и проехались вперед. Я потянулась за ними и застыла, ошеломленная. Заключенная в толщу льда, головой в мою сторону лежала женщина. Когда-то она была молода и прекрасна, но черты исказились диким ужасом, платье на груди было растерзанно, точно когтями, и торчала рукоять кинжала, вбитого в сердце. Меня замутило, но я глаз не могла оторвать от страшного зрелища. А сбоку вскрикнула сестрица Анна. Я на четвереньках поползла к ней и увидела еще одну мертвую красавицу подо льдом, лицо ее было лиловым, язык выпал, а шея была сломана…

Очнулась я от благодатного дождичка на лицо. Практичная Анна полила меня из бочки. Сунула мне в руку ключи и передником стала затирать следы рвоты, ползая над мертвецами.

Во льду их было шестеро, шесть мертвых жен Синей Бороды, уложенных звездой ногами друг к другу посередине зала. Одно место оставалось свободным. А в середине этой звезды в граненом хрустальном шаре билось и трепетало алое сердце.

— Уйдем! Скорее! — я встала на подгибающиеся ноги и, опираясь на сестрицу Анну, покинула зал. Мне пришлось отдать ей ключи, чтобы запереть замок, сама я все время промахивалась по скважине.

Путь назад показался бесконечным. Я наваливалась на плечо сестрицы Анны и думала, что вот-вот умру прямо здесь, так и не добравшись до замка.

Я слегла, и испуганная Анна послала за сельской знахаркой. Я лишь надеялась, что среди горячечного бреда не успела рассказать старухе то, что видела.

Через три дня воротился Жиль. Он ворвался ко мне, не взирая на мольбы Анны, и потребовал яблоко.

Я, пошатываясь, добрела до сундука и попыталась поднять крышку. Зато Жиль с легкостью справился с ней, схватил золотой плод, лежащий на самом верху, и стал сосредоточенно осматривать со всех сторон, поднеся к огню в очаге.

— Я приказывал тебе носить его при себе! — рыкнул он. Я сжалась и дрожащим голосом отвечала, что боялась за сохранность яблока, пока болею.

— Не вздумай клеветать на наших слуг и впредь с точностью следуй моим приказам, — муж замахнулся, но бить не стал, бросил яблоко в сундук и вышел. Сестрица Анна помогла мне добраться до постели. Я долго плакала в подушку и расхворалась еще пуще. Потом наступила оттепель, потом ударили морозы, хотя снег еще не ложился.

Я была все еще очень слаба, но подумала, что если спустить мужу его преступления, то Господь отвернется от меня. И когда он по какой-то надобности покинул замок, принялась составлять длинное письмо, благо, грамоте меня обучил вместе с братьями старичок-священник.

В замке в башне имелась голубятня, я, выехав из родного дома, прихватила с собой голубей в плетеной корзине, и иногда отсылала братьям весточки о житье-бытье. Муж смотрел на это сквозь пальцы.

Письмо было почти готово, когда он внезапно вернулся. Я едва успела присыпать песком свежие чернила, свернула пергамент и сунула за корсаж. Немного песку просыпалось на овчину на полу, да и письменные принадлежности я убрать не успела.

— Пишешь шуринам? — Жиль дернул губами. — Жалуешься?