Ника Ракитина - Перстень для Гелены. Рассказы о любви [СИ]

Крысяку действительно ждали. Безо всяких рогаток препроводили на ступени Храма, где, скрываясь в тени квадратных колонн, спокойно дожидался мужчина в гербовой тунике. Было ему на вид около тридцати — как самому ун Рабике, росту — словно в давешнем арматоре, под сажень, но без его дородства и вальяжности: в профиль мединский клинок. Лицо жесткое, бронзовое, но глаза серые с зеленью. Гладко выбрит. Губы поджаты. Все они здесь, в Каннуоке, презирают чужаков — терингов .

— Здравствуйте, Яан, — чисто выговаривая по-саардамски, произнес храмовник: хоть с этим беды не будет. Конечно, Крысяка в Каннуоке пообтерся, мог по-местному больше трех слов связать, но обилие шипящих и примяукивание в интонациях давались с трудом.

— Я храмовник. Бранд, полукровка. Пойдемте.

Яан взглянул на портал, как на ловушку: вот так, запросто, пойти к их Зеркалу?!

Бранд ухмыльнулся:

— Ладно. А что вы собираетесь предпринять, Крысяка-Анкай?

Ун Рабике дернул щекой:

— У вас хорошие шпионы.

— Храму не нравится то, что происходит. Мы заинтересованы в торговле с Вентаной, Ожерельем Кончи и, тем более, Республикой Саардам. У нас есть на нее определенные виды.

Брови Яана всползли под челку: снова кому-то небезразлична Республика. Возможно, на сей раз интерес чисто гастрономический… Он лихо пожал плечами.

— Если виноват чужак, в Зеркале его не увидишь.

Бранд коротко ответил:

— Посмотрим.

Собственно Храм представлял собой приподнятое на платформе квадратное помещение с плоской крышей, опирающейся снаружи и изнутри на квадратные колонны из тесаного гранита. Толстые стены со стрельчатыми окнами, пол из каменных плит, ряд железных гнезд с горящими походнями. Крестообразно расположенные порталы: к гавани и внутреннему двору и в крылья — более поздней и легкой постройки. Внутри было сумрачно и прохладно. Дым походен пах смолами и завивался к воздуховодам потолка, почти скрывая собой висящее на якорных цепях огромное овальное зеркало — Бронзовое Зеркало Каннуоки.

Яан закашлялся от дыма и замер, прикрыв рукавом рот, дожидаясь, пока глаза приспособятся к полумраку. Голос прозвучал хрипло, когда он заговорил:

— Вы… ты, должно быть, знал… видел, что я сюда приду.

Бранд хмыкнул, пожал плечами:

— Нетрудно было догадаться, и не глядя в Зеркало. Мы прибегаем к нему не так уж часто.

— А я думал… я думал, — Крысяка откашлялся, — посмотришь — и все станет ясно. Меня ослепят?

— Что?!.. — Бранд безудержно расхохотался — Яан никак не ждал от храмовника такого задушевного хохота. — А-а, это ваши страшные истории… Нет, мы не ослепляем пришедших в Храм терингов. Смысла нет. Вы и так слепы.

Ун Рабике порешал, не обидеться ли, и раздумал. Спросил ядовито:

— А эти ваши… отверженные?

Лицо Бранда сделалось еще жестче, губа вздернулась в оскале:

— Нам… работать вместе.

Яан отхаркнул в кулак. Похоже, сегодняшний труп изрядно выбил его из колеи, если он начал вслух задавать опасные вопросы. Хорошо молчишь — дольше живешь. Вообще в работе дознавателя наиболее ценятся глаза и уши, а не язык. Хотя, с другой стороны, сказал он правду. В Каннуоке, как черт ладана, боятся отверженных: пр о клятых, «исчезнувших из Зеркала», «исчерпавших судьбу». Если Зеркалу на протяжении тысячелетий заранее известны все линии будущего каждого рожденного в городе человека, то «невидимки», чьи поступки невозможно отследить, вызывают опаску, самое малое. Потому и отселяют таких в отдельный квартал — за стены с недреманными стражами. И ровно месяц ждут, не появится ли снова в Бронзовом Зеркале отражение их возможных жизней. Не слышал что-то Яан, чтобы-таки появилось. А если так, то через месяц пр о клятого предают смерти. Или (когда смилостивится судья), ослепляют и изгоняют из города. На севере болота, на западе мертвые пески, с юга море, с востока хребты Монте-Драгонады, через которые и зрячий-то не всякий живым пройдет. В Каннуоке стража с приказом убить: и изгнанного, и тех, кто его посмеет укрывать. Выбор велик не особенно?

— Приношу свои извинения, — Крысяка скорбно опустил голову. Бранд махнул холеной рукой.

Шаги жрицы были такими легкими, что застали ун Рабике врасплох. В жрице тоже было что-то от статуй катангского алтаря: точеная фигурка, широкие бедра и маленькие крепкие груди. Гордая шея, упрямо вздернутая голова с узлом волос, по-детски пухлые губы. Глаза навыкате, кожа цвета темного дерева. Ун Рабике сдержал шаловливую руку. Сдержанно поклонился. Жрица что-то промяукала, пожирая его глазами.

— Она говорит, чтобы ты не боялся.

Яан почесал затылок.

А босая красавица деловито поставила по обе стороны зеркала чашки (пахнуло ладаном, сандалом и корицей), подожгла содержимое. Бранд между тем отошел к стене и, должно быть, сдвинул какой-то механизм, потому что разом, с клацаньем, заставившим дознавателя вздрогнуть, упали ворота, отсекая запахи моря и зелени и свет, а зеркало на цепях поползло вниз. Только что нижний край был на уровне Яанова подбородка, а вот уже спустился до пояса. Причем движение совершалось бесшумно — должно быть, механизм регулярно тщательно смазывали. Яан разглядел в смутной бронзовой поверхности, затянутой дымом, свое кривое отражение.

— А-а…

Жрица хихикнула.

— Ничего, можешь даже потрогать, — усмехнулся в темноте храмовник. — Прислужницы полируют его утром и вечером. А потом стой и молчи.

В какой-то момент молчание стало тяготить Яана. Его спутники застыли, как деревянные, только поблескивали во тьме зубы и белки глаз. Да спиралями закручивался, клубился пахучий дым. По бронзовой глади зеркала бежали тени. Малышка-жрица вдруг отшатнулась, вскидывая руки к лицу:

— Агни! Агни!!..

Похоже, она увидела огонь. Яан, ногой опрокинув одну из чашек, подхватил падающую девчонку. Отозвалось густым басовитым гулом задетое зеркало. Бранд, выпав из оцепенения, свалился на колени. Закашлялся, прижимая руки ко рту. Потом с усилием привел в действие отпирающий механизм. Ворота поползли кверху по желобам. Крысяка только теперь вздохнул спокойно: до этого он чувствовал себя в запертом Храме, как в могиле.

— Ты-ы ви-идел? — высоким резким голосом спросила Бранда жрица, и на этот раз, как ни странно, Яан ее понял.

— О-отпусти!

Крысяка разомкнул объятия. Оказывается, девушка говорила по-саардамски. Говорила, как человек, до того долго страдавший немотой, но вполне правильно, четко выговаривая звуки. Умеет, когда захочет, зараза.

— Спасибо, что разбудил, — сказал Бранд. — Видение было тяжелым. Что?

Жрица, освободившись, опять вернулась к своему кошачьему языку. Услышав перевод, ун Рабике в который раз за этот день вскинул под кромку волос брови: тяжелое зрелище — и тут же завтрак? Не вязалось как-то…