Рута Шейл - Город вторых душ [litres]

«Родину» сравняли с землей: когда старенький «Мерседес-селедка» Марины проезжал мимо парка, Северьян не увидел знакомых очертаний заброшки. Радио орало что-то про любовь. Марина водила плохо, но с большим азартом. Северьяна на заднем сиденье кидало из стороны в сторону – в поисках опоры он совсем забыл о том, куда едет и что ему предстоит сделать, а когда машина затормозила возле блочной девятиэтажки, вдруг вспомнил. Но было уже поздно.

– Он не исчезнет?

Северьян, мысленно уже пребывавший в квартире на восьмом этаже, которая заранее представлялась ему демонической, обернулся. Марина так и осталась сидеть за рулем, Игнат – рядом. Оба глядели на него испуганно.

– Когда вы… ты в прошлый раз ушел, я перестала его видеть, – пояснила Марина.

– Ах, это. – Он запрокинул голову и отыскал взглядом окна семьи Руденко. Крайнее слабо светилось: ждут. – Игнат не исчезнет. Я буду неподалеку.

Прежде чем ему открыли, домофон пиликал секунд тридцать. В исчирканном маркерами гробике лифта Северьян попытался вспомнить все, что ему известно о бесноватости. Ни-че-го. Есми не вселяются в людей, а если вселяются, то это шизофрения. Откажусь. Посмотрю на нее и откажусь. Пусть идут к психиатру.

Дверь была приотворена. На лестничной клетке курил тощий парень в черной футболке с застиранной надписью «Любимый муж и самый лучший папа». До чего же тошно… Похоже, ровесники, хоть Северьян из-за бороды и выглядел старше. У него самого сейчас вполне могла бы быть десятилетняя дочь. Точнее, у Севера, если б не Северьян.

– Зайди, посмотри. – Парень кивнул на дверь. Сразу на «ты» и никаких «батюшек». – Там жена с ней, не дает спать.

В то, что Северьян сумеет помочь, он явно не верил, а тот уже вошел в роль – прежде чем ступить внутрь, размашисто перекрестился, бормотнул первые слова молитвы. Вошел и замер.

Рыгания были слышны уже с порога. Будто пенопласт переламывают снова, и снова, и снова. Страшно вообразить, что творится в желудке и гортани этого ребенка…. Время от времени эти звуки, будто накопившись, вырывались утробным и низким «Оля». Или «Ого-оля» – точнее разобрать не получалось. Нарочно медля, Северьян начал снимать правый ботинок. Девочка что-то выкрикивала. «Бог, Бог!..» Северьян застыл и прислушался.

– Бог должен благословение давать, а не батюшка!

Ему и до этого было жарко, а теперь пот хлынул по спине потоком. Она знает, что он здесь, но не распознала двоедушника. Есми не вселяются в людей. Бред…

– Ого-оля, – отрыгнула девчонка.

Стоило Северьяну стащить второй ботинок, из комнаты выскочила и вцепилась в него цыплячьими руками крошечная женщина, с виду почти уже старуха. В голове промелькнуло: «Мать!» Это все не от возраста – с горя.

– Посмотрите, – всхлипнула она, взглядом указывая в конец коридора. – Такого раньше не было!

У Северьяна упало сердце. Заранее приготовленные фразы вроде «Я не врач» и «Даже для отчитки [5]потребуется специальное разрешение» разбивались об искаженное ужасом лицо этой маленькой старушки, остатки ярко-синей краски на ее волосах, разношенные тапки и прорехи халата.

– Я посмотрю, – произнес он спокойно и, слегка приобняв ее за плечи, тут же высвободился. – Я здесь для этого. Идите на кухню.

– Спасибо, – шепнула мать с благодарностью и отступила – не заспорила, не побоялась оставлять его с дочерью один на один. Ей тоже нужна была эта передышка, несколько минут в одиночестве. Похоже, Северьян за долгое время был первым, кто согласился сменить ее на посту.

Он ожидал увидеть сцену из фильма ужасов и внутренне готовился к тому, что девочка окажется маленьким сатаной, привязанным к кровати. Или встретит Северьяна, вися под потолком, а потом спрыгнет и попытается в него влезть…

Оля примостилась на краешке кровати. Из-за ее спины выглядывали аккуратно рассаженные вдоль стены плюшевые мишки и зайки. Розовые обои, книжный шкаф, оклеенный огромными алыми сердцами, стол и портфель возле него…

Оля была одета в чистое, волосы заплетены, рядом – раскрытая книга: видимо, читали с мамой в ожидании известного батюшки, хваленого спасителя, чуть ли не экстрасенса. В левой руке у Оли лежал носовой платок, который она прижимала к лицу во время приступов, то есть почти постоянно. «Ого-оля!» – голова на тоненькой шее запрокидывалась и резко кивала. После каждого такого рева Оля крестила свободной рукой желудок. Беспомощный жест, которому научила мама…

Духота стояла жуткая. Из детской словно выкачали весь воздух. Жара – а окно намертво закупорено, ни щелочки…

– Привет, – сказал Северьян, и Оля повернула к нему бледное в свете ночника лицо.

Ох, нет.

Северьян приблизился и осторожно опустился перед ней на колени. Оля икала в платок. Он заставил ее отвести руку от лица и снова взглянул ей в глаза. Долго мучить не стал – отпустил, и Оля уткнулась обратно в свою тряпицу.

Да. Хоть это и невозможно – Есми не вселяются в живых людей! Но глаза Оли не были ее глазами. Сколько он уже повидал таких есмячих глаз… «Этого раньше не было!» – верно, потому что рядом не было Северьяна. Стоит ему уйти, и этот, и тот белоглазый, что ждет сейчас в машине, перестанут быть видимыми. Вот такая двоедушная ирония…

– Ну и как тебя оттуда доставать?..

– Ого-оля! – раскатисто сообщила девочка и запрокинула голову, как если бы провела целый день перед монитором и у нее затекла шея.

– Может, выйдешь?

– Ого-оля!

– Еще не надоело?

– Ого-оля!

– Вот ведь заладил…

С досады Северьян звучно хлопнул себя по коленям, встал и прошелся по комнате. Только теперь он заметил, что здесь было еще и пианино, которое не бросалось в глаза, потому что больше напоминало иконостас.

Чуть сдвинув в сторону Серафима Саровского, он отбарабанил на крышке незатейливый ритм.

– Тебя зовут-то как?

– Егор.

Северьян обернулся так резко, что смахнул рукавом рясы на пол пару распечатанных на принтере икон. Медленно, опасаясь спугнуть нового собеседника, он вернулся к Оле и снова сел, чтобы стать одного с нею роста.

– Егор, хм. А я Северьян. Поговоришь со мной?

Оля надула щеки, будто ее сейчас вырвет, но справилась, проглотила свою «оголю» и кивнула молча.

– Как ты в нее попал?

– Я испугался, а она внутри была пустая, – ровным голосом ответил Егор. – Вот я в ней и спрятался.

Северьян дал себе время осмыслить услышанное, но ничего не получилось.

– Что это значит – «пустая»?

Оля снова заикала, сунулась носом в платок, выдала особо раскатистое «ого-о-ля-а» и вытерла слезы.

– Она хотела умереть, – сказал Егор.

– Она по-прежнему этого хочет?

Егор кивнул. Впрочем, это мог быть очередной мышечный спазм.

– Ты можешь оставить ее в покое?