Артур Дойль - Тайна Клумбера; Жрица тугов; Роковой выстрел; Хирург с Гастеровских болот; За гранью бытия; На грани бытия

Джон Ванситгарт Смит неуверенно двинулся к смотрителю, надеясь, что ему как-нибудь удастся заговорить с ним. Он не обладал искусством легко и непринужденно вступать в беседу, был то слишком резок, будто отчитывал подчиненного, то слишком сердечен, точно встретил друга, — золотая середина ему никак не давалась. Ученый подошел ближе, и смотритель повернулся к нему профилем, по-прежнему не отрывая глаз от работы. Ван-ситтарт Смит стал всматриваться в его кожу, и у него вдруг возникло ощущение, что перед ним не человек: что-то сверхъестественное было во внешности смотрителя. Висок и скула гладкие и блестящие, точно покрытый лаком пергамент. Ни намека на поры. Невозможно представить, чтобы на этой иссохшей коже выступила капля пота. Однако лоб, щеки и подбородок покрыты густой сетью тончайших морщинок, которые пересекали друг друга, образуя сложный и прихотливый узор, будто Природа решила перещеголять татуировщиков Полинезии.

— Ou est la collection de Memphis? [5] Где экспонаты из Мемфиса? (фр.) — смущенно обратился к нему ученый, на лице которого было ясно написано, что он придумал этот пустой вопрос лишь для того, чтобы вступить в разговор.

— С'est la [6] Вон там (фр.). , — резко ответил смотритель, указав головой на противоположный конец зала.

— Vous etes un Egyptien, n'est-ce pas? [7] Вы египтянин, да? (фр.) — брякнул англичанин.

Смотритель поднял голову и устремил на докучливого посетителя свои странные темные глаза. Они были словно стеклянные, наполненные изнутри холодным туманным блеском; Смит никогда не видел у людей таких глаз. Он смотрел в них и видел, как в глубине возникло какое-то сильное чувство — гнев или волнение? — как оно стало разгораться, устремилось наружу и наконец обрело выражение во взгляде, где смешались ужас и ненависть.

— Non, monsieur, je suis frangais [8] Нет, месье, я француз (фр.). .

Смотритель резко отвернулся и, низко опустив голову, снова принялся начищать фигурку. Ученый в изумлении уставился на него; потом пошел к креслу в укромном уголке за дверью, сел и стал делать выписки из папирусов. Однако мысли отказывались сосредоточиться на работе. Они упорно возвращались к загадочному смотрителю с лицом сфинкса и пергаментной кожей.

«Где я видел такие глаза? — мучился Ванситтарт Смит. — Они похожи на глаза ящерицы, на глаза змеи. В глазах змеи есть membrana nictitans [9] Мигательная перепонка (лат.). , — размышлял он, вспоминая о своем прежнем увлечении зоологией. — От ее движений глаз как бы мерцает. Да, все так, но это не главное. В его глазах живет сознание власти, мудрость — так, во всяком случае, я это расшифровал, — усталость, неизбывная усталость и беспредельное отчаяние. Может быть, это воображение играет со мной такие шутки, но, клянусь, я потрясен, такого странного чувства я никогда в жизни не испытывал! Нужно еще раз посмотреть ему в глаза». Он встал со своего кресла и пошел обходить египетские залы, однако смотритель, который вызвал у него такой интерес, исчез.

Ученый вернулся в свой укромный утолок и снова взялся за папирусы. Он нашел в них то, что искал, оставалось только записать, пока все свежо в памяти. Карандаш его быстро бегал по бумаге, но немного погодя строчки поползли в разные стороны, буквы потеряли четкость, и кончилось все тем, что карандаш упал на пол, а голова ученого склонилась на грудь. Его совершенно вымотало путешествие, и он заснул так крепко в своем одиноком убежище за дверью, что его не разбудили ни звякающие ключами сторожа, ни шаги посетителей, ни даже громкий сиплый звонок, возвестивший, что музей закрывается.

Наступили сумерки, потом совсем стемнело, Рю де Ри-воли наполнилась вечерним шумом, но вот шум стал стихать, издали, с собора Нотр Дам раздалось двенадцать ударов — полночь, а темная одинокая фигура все так же неподвижно сидела в тени двери в углу. Миновал еще час, и только тогда Ванситтарт Смит судорожно вздохнул и проснулся. Сначала он подумал, что заснул у себя в кабинете за столом. Однако в не закрытое ставнями окно ярко светила луна, и, увидев ряды мумий и строй витрин с тускло поблескивающими стеклами, он мгновенно сообразил, где находится, и вспомнил, как сюда попал. У нашего героя были крепкие нервы. К тому же его, как и все племя ученых, страстно влекла любая новизна. Он потянулся, потому что все тело у него затекло, посмотрел на часы и рассмеялся — ну и ну! Он опишет этот забавный случай в следующей статье и слегка развлечет читателя, которому готовит серьезное, глубокое исследование. Он слегка поежился от холода, но чувствовал, что отлично выспался и отдохнул. Неудивительно, что сторожа его не заметили, ведь от двери на него падала густая черная тень.

Ничем не нарушаемая тишина казалась торжественной. Ни с улицы, ни из залов музея не доносилось ни шороха, ни шелеста. Он был наедине с мертвыми мертвой цивилизации. Да, за стенами слепит мишурный девятнадцатый век, ну и что же! Здесь, в этом зале, нет ни одного предмета, будь то окаменевший колос пшеницы или коробка, где древний художник держал краски, который не выдержал бы с достоинством натиск четырех тысячелетий. Здесь собраны обломки великого древнего царства, которые выбросил нам могучий океан времени. Эти реликвии были найдены в величественных Фивах, в царственном Луксоре, в прославленных храмах Гелиополя, в сотнях ограбленных гробниц. Ученый обвел взглядом смутно вырисовывающиеся во мраке мумии, которые столько тысячелетий хранят молчание, эти останки великих тружеников, покоящиеся сейчас в такой неподвижности, и его охватило глубокое благоговение. Он вдруг почувствовал, как сам он молод и ничтожен, — такое с ним случилось в первый раз. Откинувшись на спинку кресла, он задумчиво глядел на длинную анфиладу зал, наполненных серебряным лунным светом по всему крылу огромного дворца. И вдруг увидел вдали желтый свет лампы.

Джон Ванситтарт Смит выпрямился, сердце застучало, как молот. Свет медленно приближался к нему, порой замирал, потом резко устремлялся вперед. Тот, кто его нес, двигался бесшумно, как дух. Нога словно не касалась пола, и ничто не нарушало мертвую тишину. «Грабители», — подумал англичанин. Он еще глубже забился в угол. Теперь между ним и светом было всего два зала. Вот он уже в соседнем* все такой же беззвучный. Замирая от жгучего любопытства, которое пересиливало страх, ученый вперил взгляд в лицо, словно бы плывущее в воздухе над светом лампы. Туловище было в тени, но странное сосредоточенное лицо ярко освещено. Невозможно было не узнать эти поблескивающие металлом глаза, эту мертвенную кожу. Перед Ванситтартом Смитом был смотритель, с которым он днем пытался завязать беседу.

Первый порыв ученого был выйти из-за двери и заговорить с ним. Он объяснит, какой с ним приключился казус; смотритель, конечно же, выпустит его через один из боковых входов, и он вернется к себе в отель. Но когда смотритель вступил в зал, англичанин раздумал: уж слишком таинственно крался ночной гость и слишком загадочное у него было лицо. Без сомнения, это не был один из проверочных обходов, которые совершаются в предписанные часы. Смотритель был в домашних туфлях на войлочной подошве, грудь его высоко вздымалась, он то и дело озирался по сторонам, пламя лампы трепетало от его взволнованного прерывистого дыхания. Ванситтарт Смит вжался как можно глубже в свой угол, стараясь не скрипнуть креслом, и стал внимательно наблюдать, уверенный, что смотритель пришел совершить какое-то тайное дело, может быть, даже преступление.