Йон Линдквист - Впусти меня [Литрес]

Но он ошибался. Кровь перестала течь, но лицо и руки Эли по-прежнему оставались темно-красными, и за то время, что они стояли друг против друга, кровь начала сворачиваться, застывая черными пятнами и комками там, где ее скопилось больше всего. Оскар почувствовал слабый запах больницы.

Он поднял пластинку, вложил обратно в конверт и сказал, не глядя на Эли:

– Прости… Я не думал…

– Ничего. Это же я решила. Но мне, наверное, стоит принять душ. У тебя есть пакет?

– Пакет?

– Ну да. Для одежды.

Оскар кивнул, вошел в кухню и вытащил из-под раковины пакет с надписью «Супермаркет „ИКА“ – ешь, пей и радуйся жизни!». Затем он вернулся в гостиную, положил пластинку на журнальный столик и остановился с шуршащим пакетом в руках.

А если бы я ничего не сказал? Позволил бы ей… истечь кровью?

Он смял пакет в шарик, затем разжал пальцы, и он выскочил из его ладони на пол. Оскар поднял его, подкинул в воздух, поймал. В ванной включился душ.

Значит, все правда. Значит, она… Он…

Направляясь к ванной, Оскар расправил пакет. «Ешь, пей и радуйся жизни». За закрытыми дверями раздавался плеск воды. Окошко защелки показывало белый – не заперто. Он осторожно постучал:

– Эли?..

– Да. Входи.

– Да нет, я только… пакет принес.

– Ничего не слышу! Войди!

– Нет.

– Оскар, я…

– Я его тут положу!

Он положил пакет у двери и убежал в гостиную. Вытащил пластинку из конверта, включил проигрыватель и поставил иглу на третью песню, свою любимую.

Довольно длинное вступление – и наконец из колонок раздался мягкий голос певца:

Эли вошла в гостиную. Она обмотала полотенце вокруг пояса, а в руках держала пакет с одеждой. Лицо было чистым, а мокрые волосы липли к щекам и шее. Оскар сложил руки на груди, стоя у проигрывателя, и кивнул ей.

—Оскар?

– Что? – Он сделал потише и мотнул головой в сторону пластинки: – Фигня, да?

Эли покачала головой.

– Нет, по-моему, здорово. Вот это мне нравится.

– Правда?

– Да. Слушай… – Эли собиралась было продолжить, но только обреченно добавила: – А, ладно! – и развязала полотенце.

Оно упало к ее ногам, и она осталась стоять обнаженной в нескольких шагах от Оскара. Эли широким жестом указала на свое тоненькое тело и произнесла:

– Вот, чтоб ты знал.

Короткий инструментальный финал – и песня закончилась. Из динамиков доносилось тихое потрескивание, пока игла скользила в промежутке между песнями. Оскар смотрел на Эли.

Темные соски выглядели почти черными на ее бледной коже. Узкая, прямая грудная клетка без малейшего намека на выпуклости, только ребра четко вырисовывались под светом люстры. Ее тонкие руки и ноги казались неестественно длинными, словно ветви юного деревца, обтянутого человеческой кожей. Между ног у нее… ничего не было. Ни складок, ни пениса. Лишь гладкая кожа.

Оскар провел легонько по волосам и так и застыл с рукой на шее. Как он ни сдерживался, у него невольно вырвалось это дурацкое мамино словечко:

– Но у тебя же… нет письки!

Эли наклонила голову и посмотрела себе между ног, будто для нее это было открытием. Началась новая песня, и Оскар не расслышал, что` она ответила. Он нажал рычажок проигрывателя, и игла плавно поднялась над пластинкой.

– Что ты сказала?

– Я сказала, что раньше была.

– И что же случилось?

Эли засмеялась. Оскар понял, как глупо прозвучал его вопрос, и залился краской. Эли всплеснула руками и прикусила нижнюю губу.

– Забыла в метро.

– Тьфу ты дурочка.

Не глядя на Эли, Оскар прошел в ванную, чтобы убедиться, что там не осталась следов крови.

Горячий пар висел в воздухе, зеркало запотело. Ванна была такой же белой, как и раньше, только по краям виднелась чуть заметная желтая полоска застарелой несмываемой грязи. В раковине тоже было чисто.

Ничего этого не было.

Эли просто зашла в ванную для вида, для поддержания иллюзии. Но нет: мыло. Оскар взял его в руки. Мыло было розоватым, а под ним, в лужице воды в мыльнице, плавало нечто вроде головастика – да, что-то живое! – и он вздрогнул, когда оно вдруг —

поплыло:

зашевелилось и, виляя хвостом, скользнуло в раковину и застыло на краю сливного отверстия. Но больше оно не двигалось – нет, все-таки не живое. Оскар пустил воду из крана и смыл эту дрянь, сполоснул мыло и вытер раковину с мыльницей. Потом снял с крючка свой халат, вернулся в гостиную и протянул его Эли, все еще стоявшей нагишом, оглядываясь по сторонам.

– Спасибо. Когда придет твоя мама?

– Через пару часов. – Оскар поднял пакет с ее одеждой. – Я выбрасываю?

Эли натянула на себя халат, завязала пояс.

– Нет. Я потом заберу. – Она дотронулась до его плеча. – Оскар? Ты понимаешь, что я не девочка, что я?..

Оскар сделал шаг в сторону.

– Блин, вот заладила! Да знаю я! Ты же говорила!

– Я ничего не говорила.

– Нет, говорила.

– Когда?

Оскар подумал.

– Не помню. Но я в любом случае знал. И давно.

– Ты очень расстроен?

– Чего это я должен расстраиваться?

– Ну не знаю. Может, тебе это неприятно. Друзья там…

– Прекрати! Вот дура. Прекрати!

– Ладно.

Эли повертела в руках пояс халата, потом подошла к проигрывателю и уставилась на крутящуюся пластинку. Обернулась, оглядела комнату.

– Знаешь, я так давно не была просто так у кого-то в гостях. Я уже забыла, как это… Что мне делать?

– Нашла кого спросить.

Эли опустила плечи, сунула руки в карманы халата и снова, как загипнотизированная, уставилась на черную дыру пластинки. Открыла рот, собираясь что-то сказать, закрыла. Вытащила правую руку из кармана, протянула к пластинке и прижала ее пальцем, так что та остановилась.

– Осторожно, сломаешь.

– Извини.

Эли быстро отдернула палец, и пластинка опять завертелась. Оскар заметил влажный отпечаток пальца, проплывавший мимо каждый раз, когда пластинка оказывалась в свете лампы. Эли снова засунула руку в карман, она продолжала смотреть на пластинку, будто пытаясь услышать музыку, и разглядывала дорожки.

– Это, наверное, глупо, но… – Уголки ее рта дрогнули. – У меня уже двести лет не было ни одного нормального друга.

Она взглянула на Оскара с виноватой улыбкой, словно оправдываясь: прости, что я говорю всякие глупости.