Гай Эндор - Парижский оборотень

— Вы их сможете вылечить? — частенько спрашивали у доктора Дюма.

Доктор отличался привлекательной внешностью: ладно скроенный, дышащий спокойствием, с окладистой бородой и лицом выдающегося ученого мужа — и славился уклончивыми, но вдохновляющими ответами:

— Все зависит от индивидуального течения болезни. Мы можем вылечить лишь некоторых. Но достойную жизнь можем дать всем. — Дюма кивал в сторону больных, сидящих в тени огромных каштанов, и рассказывал об их случаях. Этого хватало, чтобы посетитель перестал сомневаться и окончательно определился с последним жилищем для своей несчастной матушки. Сыновьям и дочерям нравилось повторять себе, что здесь ей будет удобнее, чем дома: «Мы сможем навещать ее по субботам дважды в месяц или в любое другое время, стоит только составить письменное заявление. Ну да, цены кусаются, но матушка достойна самого лучшего. Милая старушка. Здесь ее подлечат, и тогда мы приедем и заберем ее к себе».

Но лечебница не ограничивалась одним парком с чудаковатыми фиглярами, пускавшими пыль в глаза гостей. В некоторые палаты на верхнем этаже, например, никого из чужих не пускали. В дни посещений их даже запирали на ключ и на засов, не забывая закрывать глухие ставни. Если приезжали родственники тамошних обитателей, покорных больных поспешно мыли и приводили в пристойный вид, а буйных при необходимости накачивали успокоительными, после чего с ними можно было повидаться в специально отведенной для встреч комнате на первом этаже.

— Да, — повторял доктор Дюма, — я вижу улучшения. Но у меня медицинское образование… — А когда родня отправлялась восвояси, предупреждал: — Пожалуйста, не надо появляться здесь так часто. Это слишком расстраивает больных. Если мы стремимся достичь положительного результата, нельзя нарушать тщательно спланированный нами распорядок.

На верхнем этаже держали больных с отвратительными, животными симптомами. Тех, кто марал белье, страдал непристойными тиками или вступал в спор, а то и в схватку с невидимым врагом. И таких, кто грозил убить себя и тем самым вероломно лишить доктора его законного гонорара.

Заглянем в палаты и мы. Вот перед нами на полу распластался бедолага, лихорадочно старающийся вцепиться в доски ногтями: его терзает смертельный страх упасть на потолок. У несчастного заболевание внутреннего уха, лишившее его чувства ориентации, отчего он теперь не понимает, где право, а где лево, и не отличает верх от низа. Он не может ходить, не может лежать. Равновесие покинуло его. Но доктор Дюма уже три года не пускает к нему смерть.

В соседней палате находится женщина, не способная не только есть, но и делать что-либо иное без посторонней помощи. Она из аристократической семьи. Карлица-монголоид [155] Монголоидами в годы создания романа называли людей, страдающих синдромом Дауна. Термин «монголоид» был введен английским врачом Д. Л. Дауном в 1866 г. и оставался в ходу более века. . За сорок с лишним лет своей жизни она поменяла множество лечебниц. Вреда от несчастной никакого, но вид у нее отталкивающий. За всеми ее нуждами не уследишь. Санитар кидает ее уродливое тельце в ванну, стягивает с него вонючие тряпки, моет горемыку и приводит ее в комнату для посещений только в те дни, когда к ней в роскошном ландо приезжает седовласый отец, что бывает отнюдь не часто. Старик бросает на дочь мимолетный взгляд, вручает чек и покидает заведение. Он наслушался историй о том, как люди годами платят врачам за давно переместившихся в лучший мир пациентов, и не желает, чтобы и его таким же образом водили за нос.

В какую палату на верхнем этаже ни заглянешь, везде или издающие ужасные крики беснующиеся эпилептики, или больные с сирингомиелией [156] Сирингомиелия — хроническое прогрессирующее заболевание нервной системы, при котором в спинном мозге образуются полости. , чьи мышцы иссохли, незаметно умертвив конечности, или меланхолики, цепи на которых призваны предотвратить самоубийство, или еще более опасные сумасшедшие без диагнозов, являющие собой настоящих зверей, к сожалению, порожденных женщиной и потому якобы наделенных человеческой душой: таких держат в клетках, ибо запертые комнаты, куда им швыряют еду — не что иное, как клетки.

Бертрану, как благовоспитанному и приятному молодому человеку, доктор Дюма поначалу выделил хорошую комнату на втором этаже. Пациент остался чрезвычайно доволен. И в первую же ночь попытался сбежать оттуда. Но доктора Дюма было сложно провести. Он всегда предоставлял новичкам кажущуюся возможность побега, желая посмотреть, на что они способны. Санитар по имени Поль, дюжий молодец, закаливший мускулы в кузнице, стоял на страже. В полночь он заметил, как Бертран спрыгнул с балкона и помчался сквозь кустарник. Поль побежал ему наперерез и схватил, намереваясь с легкостью повалить на землю. Однако Бертран неожиданно оказался проворнее, чем выглядел, и обладал невероятной для своего телосложения силой. Мало того, он пустил в ход зубы, порвав клыками плотную ткань куртки санитара и оставив на руке глубокий укус. Поль взвыл от боли, но не отпустил противника.

На подмогу подоспели еще два санитара, и Бертрана наконец удалось скрутить.

— Вот вы, значит, какой, — сказал доктор Дюма. — Так я и думал. Ладно, придется за вас взяться. Переведите его на верхний этаж. В угловую палату… Когда научитесь себя вести, поселим вас опять сюда.

Бертран быстро понял, что променял свою чудесную камеру в больнице тюрьмы Санте на ад кромешный. Вся обстановка новой палаты состояла из узкой койки, стула да столика. Встав на столешницу, едва удавалось дотянуться до подоконника единственного окошка, овального oeil-de-boeuf [157] Окно в форме бычьего глаза ( фр .). с решеткой на нем.

Некоторое время Бертран успешно подавлял негодование. Он поклялся себе, что еще доберется до этого Поля. А когда доберется, не сносить негодяю головы. Бертран кровожадно провел языком по зубам, подумав об этом. И, конечно, к нему придет Эмар, все узнает и обязательно настоит, чтобы Бертрана перевели в палату получше.

Впрочем, в чем смысл полмесяца ждать посещения дядюшки? Ему нужно просто написать. Правда, нет ни пера, ни бумаги. Бертран позвал санитара. Тишина. Он постучал в дверь. Стены оказались слишком толстыми, и стука почти не было слышно. Бертран вспомнил, что третий этаж отделялся от остальной лечебницы дверьми при входе на него и у выхода с лестницы на второй этаж. К тому же, шум здесь представлялся делом обычным: когда санитарам случалось оказаться наверху, они привычно не обращали никакого внимания на крики, стук и любые другие звуки, производимые пациентами.

Безуспешные попытки до кого-нибудь докричаться привели Бертрана в ярость. Он швырял стул в дверное полотнище до тех пор, пока тот не разлетелся на куски. Потом в клочья изорвал покрывало с койки. И затих со слезами на глазах, пообещав себе впредь быть умнее. Держать себя в руках, надеть маску юноши с хорошими манерами: еще в тюрьме Санте он понял, что так скорее достигнет цели.