Нова Рен Сума - Место вдали от волков [litres]

– Скажу что? Скажу, что не делала этого?

– Если это все, что ты можешь сказать…

Я кивнула. Перевернула подушку.

– Значит, ты невиновна, – сказала она. – И говоришь, что девочки выдумали всю эту историю, чтобы насолить тебе. Снова.

И опозорить меня. И сломить в конце концов.

Я не могла припомнить, что сделала на этот раз, этим летом, а сегодня только последний день июня. Попыталась придумать истории, которые могла озвучить в свою защиту, выставить девочек ужасными или хотя бы чуть ужаснее меня. Нельзя сказать, что я снова разнесла комнату Шарлотты, потому что они заставили меня это сделать, приставив пистолет к голове, чтобы папа купил им новые вещи. Нельзя сказать, что я украла беспечно оставленный Даниэлой ноутбук и продала его, как они намекнули, за наркотики, потому что я защищала его и девочек. Из-за него меня чуть не усыпили хлороформом и не засунули в багажник машины, и все в этом доме должны меня благодарить и проверить на ПТСР 1 1 ПТСР – посттравматическое стрессовое расстройство. . Мой мозг перебирал истории, возможные алиби, оправдания, но все они оказывались тонкими, как паутинка, и выдавали мое отчаяние. Я не знаю, что произнесет мой рот, пока не открою его.

Проблема в том, что мама привыкла к моей лжи. Конечно, она помнила, как я пыталась ее убедить, что ее новый муж ей неверен, и в качестве улик кидала в корзину для белья его рубашки со следами помады. Как я разгромила комнаты девчонок, разлив на их одинаковые розовые ковры найденную в гараже краску, а потом изображала саму невинность. Но они не всегда были моей мишенью. Иногда я придумывала истории о себе самой. Когда я сказала, что проглотила таблетки, врачам пришлось сказать, что из моего желудка нечего вымывать. Она, как любая хорошая мать, знала, какая я. И узнавала ложь, потому что сама растила ее в течение семнадцати лет.

Кроме того, я устала. Разве она не понимала, когда я говорила ей правду?

– Я клянусь, – сказала я.

Мама закрыла глаза, оттягивая момент.

Глядя на нее, я могла сказать, как буду выглядеть через двадцать лет. Мы даже смеялись одинаково – нам всегда так говорили. Одинаковые бледные глаза, меняющие цвет в зависимости от цвета неба, или надетой на нас футболки, или цвета стен комнаты, в которой мы находились. Одинаковая розоватая кожа, при малейшем проступке становящаяся еще розовее. Одинаковые волнистые волосы, непокорные и стянутые резинкой. Покончив с актерской карьерой, она перестала красить волосы в разные цвета, и с тех пор они каштановые, как и мои. Одинаковые каштановые волосы. Одинаковые руки. Одинаковые широкие бедра. Одинаковые пухлые губы. И одинаковая улыбка.

В тот момент она не улыбалась. Я не видела этого, но, как только она открыла глаза, клянусь, атмосфера в комнате окрасила радужки ее глаз в заразный зеленый.

– Я разговаривала с твоими сестрами. Они мне все рассказали.

Она называла девочек моими сестрами .

– Рассказали что?

– Что ты сделала. С тем парнем. В школе, на глазах у всех. Удивительно, как тебя не отстранили перед летними каникулами. И это же парень Даниэлы. Как ты могла?

Будто удар в живот. Я уставилась на нее.

Кусочки головоломки никак не складывались. Расплывались, как дымок, и моя мама вдыхала его, в результате чего даже не могла увидеть собственную дочь. Это была я. Я стояла прямо перед ней, а она не видела меня.

– Сабина, – сказала она. – Я устала. Все проблемы только из-за тебя. Каждый раз ты оказываешься причиной чего-то ужасного. И я уж молчу про то, что ты сделала с моей машиной. Как думаешь, как я выгляжу в его глазах?

Снова ее муж. Настал этот момент, когда она практически нарисовала мелом на полу подвала линию, разделившую нас. Она назвала меня полным именем, именем из моего ученического и разрешения на работу, не Биной, как она обычно предпочитала меня называть, не Бин, дурацким именем, каким называла меня в детстве и которое использовала только наедине. Она прочертила линию между нами. И осталась по ту сторону от нее. С ними.

– Считай это перерывом, – сказала она. – Побудешь отдельно от девочек некоторое время. Не ходи сегодня на вечеринку. Не трогай их. Тебе будет хорошо у Алисии и Андреа. Ты их знаешь – познакомилась тогда в церкви, помнишь? Они хорошие и великодушные. Заберут тебя завтра утром до того, как встанут твои сестры. Ты услышала, что я сказала насчет вечеринки?

Церковь – конек ее мужа, не ее. Упомянутые люди – не более чем абстрактные лица. Она знала, что я их не вспомню. У меня остался чемодан – хотя я не понимала почему, но это стало последней каплей. Что бы я ни сказала, она все равно не поверила бы. От такого хотелось кататься в одежде по полу. Расчистить это место и ощутить щекой самый низ подвала, самое холодное место в этом доме. Плитку, а под ней бассейн цемента. Возможно, я бы целый месяц не поднималась.

Но мне надо было попасть на вечеринку в лесу. Очистить мое имя.

Когда она ушла из подвала, в голове сформировался план – лихо закрученный. А еще с ногами. Я представила себе, как найду своих сестер и их друзей в лесу, где они всегда собирались на вечеринки, найду их… и что? Представила поток оскорблений, грубых стычек, обрывков правды. Как они признаются перед всеми и с позором поедут через весь город, чтобы признаться моей маме. Мы такие лгуньи. Мы сделаны из лжи. Мы солгали . Мне не терпелось, чтобы она услышала от них эти слова.

Но этого недостаточно. Ей надо пожалеть о том, что она сделала. Я представила себе, как вернусь домой, чтобы собраться. Увидела, как мои руки ловко и аккуратно собирают всю наличность. Из сумок и ящиков с нижним бельем девочек наберется прилично, но я еще изыму, что смогу, из кошелька ее мужа, спрятанного в заднем кармане его рабочих слаксов, которые висели на спинке стула в спальне. Они профинансируют мою поездку, хоть и не добровольно. Мама придет в шок, а я отправлюсь в путь прежде, чем она куда-то отошлет меня. Знать, когда уйти – этому тоже она меня научила, потому что у нее это получалось паршиво.

Мама любила говорить, что худшая ошибка может привести к лучшему в жизни, что иной раз посмотришь и увидишь: ты нашла счастье в том, что чуть тебя не сломило.

Я предположила, она имела в виду меня и обстоятельства, связанные с моим появлением. Она не говорила, что я влетела в ее окно, словно кинутый кирпич. Не говорила, что, если бы я не родилась или она раньше ушла от моего отца, могла бы быть совершенно другим человеком – гораздо лучшим, более счастливым и реализовавшимся. Я лишь знала, что до рождения меня и свадьбы с ним она собиралась стать актрисой. Надеялась стать одним из ослепительных лиц – с неестественным свечением, серебристым и мягким, с ослепительно белыми зубами – на экране.