Наталья Тимошенко - Кольцо бессмертной [СИ litres]

Марк заскочил в мастерскую буквально на минутку, забрать кое-какие документы, которые оставил здесь в прошлый свой визит. Страшно хотелось запереть дверь, выключить телефон и немного поработать. Недописанная картина манила похлеще, чем несколько лет назад бутылка виски, и Марк не выдержал. Нет, он не будет писать, просто взглянет на полотно, чтобы потом перебирать его по штрихам в памяти, думать, что еще нужно добавить, какие цвета использовать, где он ошибся, где недоработал.

На мольберте стоял недописанный пейзаж Аликанте на рассвете. Они ездили туда с Ритой и Гретхен в феврале, и Марк привез с собой этот образ залитых первыми солнечными лучами каменных улиц, цветущего миндаля, маленькой Гретхен под одним из деревьев. Работать начал быстро, пейзаж был почти окончен, но, как это иногда бывало, сначала пропало вдохновение, и он отложил картину. Затем его увлекли другие работы, и вот сейчас захотелось вернуться туда, в эту прекрасную страну, куда он увозил Риту немного развеяться после смерти Веры Никифоровны.

Марк не понял, как в его руке оказалась кисть, а на полотно сами собой начали ложиться разноцветные линии, заставляющие оживать краски и запахи весенней Испании. Наверное, он поддался бы искушению и остался в мастерской работать дальше, если бы не звонок мобильного телефона. Номер не был записан в его память, но показался Марку смутно знакомым, а когда он услышал голос, то сразу узнал и абонента. Звонила его старая, если не сказать древняя, знакомая. Когда-то они вместе учились в художественной школе, но если Марк всегда тяготел к классическим пейзажам, то Алина Малинина была ярким представителем современных деятелей искусства: она вычурно одевалась, дымила как паровоз мерзкие вонючие сигары, материлась как сапожник, брила налысо половину головы, вторую красила в яркие цвета, и писала странные картины, которые не понимали преподаватели. Половина из них настаивали на исключении неуправляемой студентки, утверждая, что у нее нет ни капли таланта и она закончит свою жизнь в притоне, а вторая половина прочила Алине мировую известность. Не правы оказались как те, так и другие. Алина, которой давно перевалило за тридцать, не спилась, а преподавала уроки ИЗО в частной школе, родители в которой поддерживали любое проявление индивидуальности как у учеников, так и у учителей, но и никакой известности не добилась. Иногда выставляла картины на каких-то общих выставках, но и там критики и покупатели одаривали ее исключительно игнором. Впрочем, Алина не расстраивалась. Она вообще не умела этого делать.

– Пишешь или медитируешь? – без приветствия поинтересовалась она, стоило Марку отозваться.

Он не сдержал усмешки, в очередной раз удивляясь, как такая современная образованная женщина, как Алина, умудряется сделать из существительного «медиум» глагол «медитировать». Иногда ему казалось, что она уже давно запомнила разницу, но путает специально, поэтому он тоже давно перестал раздражаться и поправлять ее.

– Чай пью, – солгал он, откладывая в сторону кисть.

– Бросай свой чай, хватай какое-нибудь гениальное полотно и дуй на вокзал, – велела Алина.

– Зачем?

– Затем, что мне удалось добиться для нас парочки мест на Международном московском фестивале.

Она сказала это так просто и естественно, словно сообщала, что заняла им столик в ресторане неподалеку, а не выбила участие в самой крутой российской выставке. Марк о ней даже не мечтал. Уже несколько лет места на этом фестивале распределялись между своими: теми, кто состоял в Союзе художников и исправно платил членские взносы. Марк ни в какой Союз вступать не собирался принципиально, какие бы блага ему ни сулили. Когда-то давно он услышал гениальную фразу: «Я не хочу состоять в обществе, которое считает меня своим членом». Он не помнил, где ее услышал, кто ее сказал, но фраза показалась ему замечательной и стала девизом его творческой жизни.

– Если для этого нужно вступить в Союз художников, то я уже говорил, что не стану этого делать, – заявил он.

Алина громко рассмеялась.

– Если бы я знала тебя чуть хуже, уже обиделась бы на твое предположение, что я сдалась этим напыщенным буржуям, – хохотнула она. – Не боись, я надавила на кое-какие рычаги и нас берут просто так. Так что давай шустро, выставка открывается завтра в девять, к тому времени твоя задница должна быть в зале, а твоя мазня – на стене, понял?

Она плюхнула трубку, не дожидаясь ответа, да он ей и не нужен был. Знала прекрасно, что Марк такой шанс не упустит. Он и в самом деле не собирался упускать. Второго раза может и не быть. Либо не позовут, либо Алина пригласит кого-нибудь другого.

Марк торопливо прополоскал кисти в воде, бросил их в подставку, вымыл руки, не обращая внимания на те пятна, которые следовало бы потереть чуть более тщательно, и направился к стене, где висели и стояли уже готовые картины, чтобы выбрать ту, которая будет представлять его на фестивале.

Остановился на большом полотне с изображением заброшенной усадьбы в деревне, где когда-то находилась дача бабушки Риты. Саму дачу продали вскоре после смерти Веры Никифоровны, а пейзаж он писал, еще когда та была жива, и Рита с Марком частенько возили ее туда, поскольку самостоятельно ей было добираться долго и тяжело.

Должным образом упаковав картину, Марк купил билет на поезд через интернет, побросал в сумку необходимые на несколько дней вещи, и уже взялся за ручку двери, когда вспомнил, что Рита сегодня ушла на сутки, а значит, вечером Гретхен на нем. Варианты решения проблемы сменяли друг друга со скоростью света. И не ехать в Москву – среди них не было.

Он взял телефон и набрал номер Эвелины – новой няни, здраво рассудив, что сначала проще спросить у той, кто получает за присмотр деньги. Марк всегда считал, что среди вариантов заплатить за услугу или попросить знакомых и остаться им морально должным лучше выбирать первый. Особенно если ко второму добавляются нотации родственников по поводу того, что ребенок должен быть важнее выставки.

Нет, Марк искренне любил Гретхен, готов был пожертвовать чем угодно ради нее, и в первые годы ее жизни так и делал. После ее рождения, когда Рита посчитала, что продажа картин – слишком уж нестабильный заработок, он бросил картины и устроился иллюстратором в издательство. Но Гретхен росла, становилась самостоятельной, и в какой-то момент он понял, что любовь к дочери не должна становиться самопожертвованием. Гретхен – личность, как и он. И если он принесет себя в жертву ради нее, однажды наступит момент, когда ему захочется потребовать от нее того же. Никому лучше от этого не будет, а значит, следует уже сейчас не забывать и о себе в не жизненно важных вопросах. Его сестра, когда он как-то поделился с ней своими выводами, назвала это проявлением эгоизма, способного логически обосновать любые выгодные ему варианты, но Марк все равно считал, что прав.