Ричард Кэдри - Дети Лавкрафта [сборник litres]

– Вы что?! Вы поместили малютку…

– Прошу вас, в самом деле, умерьте ваш голос, милочка, как я вас уже просила. Весьма существенно, чтобы она не…

– …слышала ничего, что могло бы перебить говор ангелов?

– Значит, вы и вправду понимаете.

– Вы что, всерьез спятили? Ага, усекла. Медленней, чем следовало бы, само собой, но теперь-то? Усекла это враз, старая ты злая сука. – Тут она взглянула на меня, эдак слегка грустно, типа в мыслях у нее, может, такое: «А вы не так умны, как я надеялась, в конце концов» . Только я мимо этого проскочила, разум на всех парах летел к следующему вопросу: – Хотя… минуточку! Как вам тут вообще младенец в руки попал?

– О, на сей счет деньги большое подспорье, как и во всем. А кроме того, гляньте вокруг себя и подумайте: вряд ли это единственное здание. Другие места на Дэнси-стрит полны алчности, отчаяния и добротного племенного материала, так же как этот дом дает приют пожилым жильцам, внутренне готовым по-иному взглянуть, внимания не обратить… – Она еще раз улыбнулась, на этот раз немного резче. – Зачем, по-вашему, я осталась здесь продолжать свои наблюдения? Это – почти идеальное место для них.

«У вас есть деньги?» – могла б выпалить я в ответ, если б могла. Вместо этого что-то вдруг во мне знакомо вскипело, так же всплеснуло отвращение – жарко и густо. Оно разожгло меня, желчи накачало полные жилы – ни слова вымолвить, ни мозгами шевельнуть я была не в силах. Так что стала я действовать, не тратя слов, не раздумывая.

Нетвердо отступая назад, чтоб места побольше было, я уронила фонарик, услышала, как он хрустнул и хлопнул, как выстрелил. Опять взмахнула кувалдой, почти сбоку, сверху-то замахиваться места не хватало, да и не хотелось мне идти на риск снести какую-нибудь из стоек, зато нужны мне были быстрота, цель и удар. Боек ударил, вгрызаясь в кирпич, шатнув весь зиккурат из стороны в сторону. Я увидела место, где два кирпича, сойдясь вместе, стали крошиться, переломились, потом, расплывшись в улыбке так, что щеки заболели, вдарила еще разок, и еще, и еще. Говоруля громко втянула в себя воздух сквозь зубы, вскинула руки ко рту, раскрывшемуся от ужаса, будто бы это я была той, кто вершила злодейство…

– Держись подальше, детка! – слышала я свой рев, отступая, чтобы вновь вдарить со свежими силами, представления не имея, сможет ли девочка меня хотя бы понять. – Держись подальше, я иду, я уже близко! Клянусь, я эту…

На самой последней попытке, однако, запястье мое будто попало в жуткие, давящие тиски, которые крепко стиснули руку. Кости терлись друг о друга, когда я, резко обернувшись, увидела, что Говоруля буквально висит на моей руке, уткнувшись в нее лицом, руки ее оплели мне руку сверху и снизу, впиваясь в кожу ногтями, пока она трепала меня, мотая взад-вперед головой, как собака. Я заорала на нее, но она лишь зубы стискивала, некогда было отвечать криком на крик: кровь выступала вокруг ее рта, морщинистые губы сделались красными. Я чувствовала, как остренькие ее зубки рвали мое тело.

Опять же не раздумывая, я со всей силы трахнула ее головой о проломленную стену зиккурата, врезала ее черепом по кирпичам. Кожа у нее на голове лопнула, брызнуло красным, слышно было, как что-то хрустнуло. Говоруля отпустила меня, я отпустила кувалду, уронив ее едва-едва не себе же на ногу, обхватила то, что осталось от моего запястья, прежде чем изойду кровью на полу. Знала я, что надо жгут наложить – и быстро, – только чем… рукавом? одной из перчаток? Шнурком ботиночным?

Потом с пола до меня донеслось нечто невозможное: плаксивый, сдавленный звук, захлеб с тягучими гласными в конце. Говоруля пыталась заговорить.

Не хотела я глядеть, да глянула. Волосы у нее своротило в одну сторону, челюсть – в другую, казалось, на одной коже повисла. Окровавленные зубы сверкали на меня, вкруг них весь рот разбитый, слюни текут. То ли то губа, то ли лишь мясо на месте, где губа была?

– Не смей! – гаркнула я на нее. – Просто… просто не смей. Лежи себе.

Она забормотала, кровь запузырилась. Сплюнула сгусток зубного крошева у моих ботинок. А потом, будто и не слышала меня, как-то сумела…

– Йухуууу… Йууу. Дюнт. Й’дюнт… кнууух.

О, Боже, да заткнись ты и сдохни! Вслух же выпалила:

– Да я и знать не хочу .

– Бббахххх… – Словцо унеслось, почти стихло, прежде чем она снова начала: – Бахххх, бахххх… ттттт…

(однако)

Шум посильнее прервал ее, на этот раз изнутри зиккурата – шевеленье, треск. Кирпичи и куски кирпичей посыпались разом, как оползень, как лавина. Как раз тогда-то эти и появились, в тот самый момент, словно их позвали, в момент, когда дурно сложенная пирамида позади меня раскрылась, словно кокон, пыльное каменное семя проросло.

При том, что Говоруля все еще задыхалась у моих ног, изрыгая кровь и слизь, сдавленное бормотанье начиналось низко, резко взмывало в верха, какой-то шепчущий шорох (от него кожа мурашками шла), доносившийся ни с какой конкретно стороны или со всех сторон разом. Вокруг меня стены и стойки, казалось, размывало, пеной покрывало, как бутылку с пивом, когда крышку сковырнешь, над головой же крыша тьмы продолжала бурлить, но вот резкости прибавилось, и каждая черная точка вдруг оказалась насекомым сродни той твари, какую я раздавила. Прыская на асимметричных ножках, прыгая на покореженных и перепончатых крылышках, они налетали тысячами, десятками тысяч. Говоруля и я оказались в окружении – островками в приливной волне.

Поскольку руки свои, распухшие и онемевшие, я держала будто вместе склеенными, то не было никакой надежды схватить какое-нибудь оружие, уж во всяком случае не то, каким махать нужно… все ж я пошарила по ремню, отыскивая что-нибудь, хоть что, пока пальцы моей раненой руки не уперлись в бочонок с отравой, который уцелел при моем падении. С трудом, неловко я открыла его и, поворачиваясь по кругу, густо насыпала вокруг себя кольцо из желтовато-белого порошка, типа соли, чтоб держать демонов на расстоянии. Стоило подняться в воздух химической вони, как налетевший рой в ужасе отшатнулся, и твари побежали, перелезая одна через другую и расчищая мне дорожку. Коль скоро я не позаботилась посыпать вокруг Говорули (такое мне и в голову не пришло), от нее не осталось, считай, ничего, кроме слабо дергающейся фигуры под копошащимся ковром из насекомых. « Хорошо , – подумала я, вдруг чересчур обессилев, чтобы переживать. – Только праведные и подобающие» .

Я поплелась дальше, дрожа и топая, даже когда колени подо мной подгибались и понемногу отказывались служить, даром что убежденности, что доберусь до места, откуда Говоруля вошла сюда, у меня не было, все казалось, что отравы не хватит, все ж попытаться решилась. И вот, когда я дошаркала до дальней стены, развалины зиккурата вспучило, кирпичи слетали с него, словно кожа со змеи, я не удержалась, оглянулась и захлопала глазищами, следя за тем, как сидевшая внутри девочка потихоньку высвобождается, не столько распрямляясь, сколько извиваясь, – голая, окровавленная и вся в синяках.