Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

К нему обратился чей-то шепот. Слова его медленно набирали силу, но каким-то образом оставались абстрактным звуком, лишь заигрывающим со смыслом, но никогда не обретавшим его до конца. Голос, похоже, долетал до него через стену, потому как в комнате он был один. И все же интонации его были выразительными, пронзительными даже, словно этого препятствия для него не существовало.

– Послушай, – сказал голос. – Ты слышишь меня? Я здесь пленник, и теперь, когда тебя привели в башню, ты тоже пленник. Так было не всегда. Здесь все изменилось с моим появлением. Что здесь было раньше – я сказать не могу. Не могу вспомнить, как все было до меня. С тобой, наверное, то же самое. Знаю, ты пытаешься понять, кто привел тебя сюда, что произошло. Ты же меня слушаешь? Знаешь, их кто-то создал. Он – тот, кто сделал их. Ему под силу такие вещи. Он сделал что-то еще, и он продолжает творить до сих пор. Ибо он никогда по-настоящему не умирал. Возможно, он еще вернется, и тогда все снова изменится – потому что и он сам изменился. Как у него получается выстраивать такие места, как это, – не мне судить. Кости и тени – ты слышишь? Белизна костей и чернота теней. Теперь он ушел, но ушел не насовсем. И голос, который ты сейчас слышишь, – не вполне мой голос, теперь это лишь отголосок, эхо. Я слышал так много голосов – что удивительного в том, что стал я их эхом? Тени приманили меня, завели далеко в глубину мрака – но ведь и ты прошел таким путем? Что-то в самих наших костях тянется во мрак теней. Таков Его великий замысел. Где собираются кости – там сгущаются тени. Все сущее здесь служит теням, все здесь – в угоду их умыслу, а умысел тот – сплошь тайна. Кости безмолвствуют, потому что тени отняли у них голоса. Такова Его мечта. Теперь мы все – слуги теней, а тени забрали голоса у костей, чтобы те насытили их черное чрево. Тени отняли голоса – и они пользуются ими, слышишь, что я говорю? Все изменилось, но все продолжается – согласно замыслу Его. Таков наш удел в эту кошмарную эпоху. Наше бытие продолжается – но оно уже не то, что раньше. И я не могу сказать, что произойдет теперь, не скажу, когда это произойдет, – ведь тени забрали голоса у костей и насытили свое черное чрево. Я только хочу, чтобы все закончилось. Большего я не стерплю. Кто бы мог подумать, что…

Но речь прервалась, когда дверь, заскрипев, медленно отворилась внутрь, пропуская в темницу сбивающее с толку сияние. В проеме стояли две фигуры, худые, темные, лишенные черт, на фоне белого пламени. Они двинулись к нему с механической синхронностью, обступили его, сжавшегося в комок, с двух сторон, а затем легко подняли с пола. Он неуклюже боролся – схватив одну из бледных рук, он резко рванул ее на себя. Кожа соскользнула с запястья и смялась, будто перчатка. Под ней оказалась какая-то плотная масса, напоминающая темную глину для лепки, перемешанную с бледной костной мукой.

Они вывели его в узкий коридор со скругленными стенами, где яркий свет множества подвешенных факелов устранял любые намеки на тени. Дверь соседней темницы, как он заметил, была широко распахнута. Дернувшись прочь из крепкой хватки конвоя, он заглянул внутрь – там никого не было. Но когда его поволокли дальше по коридору, казалось, что что-то движется по стене пустой камеры, уклоняясь от света. Они миновали и другие темницы с распахнутыми дверьми, и в каждой он подмечал это странное волнение на плоскостях стен, указывавшее на то, что не так уж эти мрачные комнаты и пусты.

Бессловесные стражи протолкнули его через остроконечный дверной проем, прорезанный в серой внутренней стене коридора. С другой стороны оказалась каменная лестница, что, извиваясь, уходила в самое сердце тюрьмы. Он медленно и неуклюже стал восходить по ней, поддерживаемый с двух сторон длиннопалыми руками. И вот на изгибающейся вбок стене появились тени, соединяясь в бесплотное и бесформенное существо, слагая собой химеру-проводника, знавшую здешние дороги – и поведшую его куда-то наверх. И пусть освещение кругом не менялось – с каждым шагом перед глазами становилось все темнее. Он приближался к какому-то циклопическому, неохватному источнику мрака, великому нексусу теней, месту рождения и, возможно, также кладбищу, где обретались, выжидая, вещи, лишенные вещества.

Лестница подошла к концу, и они поднялись сквозь нишу в полу в центр просторной залы. Здесь им явлен был новый вид освещения – бледно-зернистая фосфоресценция, распространявшаяся кругом и, казалось, исходившая от нескольких прозрачных урн, беспорядочно расставленных то тут, то там прямо на пол или на какие-то бесформенные предметы. Каждая урна была заполнена бесцветным, порошкообразным веществом, которое и порождало то холодное колеблющееся свечение – не столько разгонявшее мрак, сколько перекрывавшее пространство залы неким вторым слоем реальности, преобразующим то, что было скрыто под ним.

Ибо в этом лихорадочном блеске все потеряло и плотность, и конфигурацию, которыми могло первоначально обладать. Широкие и высокие стеллажи, казалось, пошатывались, едва держась на неровном полу. Горизонтали высоких полок кренились, угрожая извергнуть вниз бесчисленное множество книг, кое-как поставленных туда. Множество томов уже было разбросано по полу, вырванные их страницы скатались в шероховатые кучи, грозя взметнуться в воздух, гонимые дуновениями сквозняка, в любой момент. В дальнем уголке залы выжидающе застыл арсенал любопытных приспособлений, либо закрепленных на стене, либо подвешенных на толстых силовых кабелях. Вся эта машинерия вполне могла оказаться призрачной, фантомной, и явить свою бесплотность как раз при попытке воспользоваться ею. Предназначенные для свежевания, вскрытия и измельчения, эти приборы простояли без дела целую вечность, испещренные пятнами коррозии; даже длинный низкий стол, над которым нависли рабочие части ужасных механизмов, едва не рассыпался в прах.

Тем не менее стражи уложили его туда и оплели ремнями – столь старыми, что он мог легко разорвать их одним-единственным усилием. Истинное положение вещей либо не волновало этих суровых исполнителей, либо было недоступно им. Они трудились над выполнением рутинной задачи, когда-то, быть может, и имевшей цель, – но не теперь, когда нагрянувший распад разъел и преобразил привычную для них среду. Сквозь мглу, дрейфующую по зале, он наблюдал, как стражи почтительно собирают со стола какие-то крупицы – остатки давным-давно проведенной экзекуции. Ссыпав добычу в сундук, они заперли крышку, с автоматизмом бывалых носильщиков подняли ношу за ручки и потащили прочь, спустившись по лестнице в центре комнаты. Их тяжелые шаги шаркали по ступенькам большой тюремной башни. Куда они направлялись, он не ведал, но и не думал, что это имеет для него хоть какое-то значение.