Томас Лиготти - Ноктуарий. Театр гротеска [сборник litres]

– Увидимся завтра! – сказал я Далии, и та, не отрываясь от трубки, ответила мне одним только взглядом насыщенно-зеленых глаз. На ее губах играла улыбка – она словно смеялась без звука. Пройдя за тканевую перегородку в переднюю часть галереи, я глянул на магнитофон, ютившийся на пластиковом столе. Пожалуй, ничто не мешало мне сейчас вынуть кассету и унести с собой – сперва в библиотеку, потом домой. Но она и так дождется меня, до завтрашнего обеденного перерыва – уж точно. В галерее Далии, кажется, еще никто ничего не купил.

Весь остаток дня – и в библиотеке, и дома – я раздумывал об этой кассете. Когда автобус вез меня с работы, я вспоминал о концепциях и образах записи, о голосе, который их описывал, и фразах, которые он использовал во время сновидческого монолога о доме с верандой. Дорога из библиотеки домой и обратно пролегала по улицам с уймой безлюдных на вид жилищ – любое из них могло вдохновить на создание подобного монолога. Мне кажется, что все эти улицы были застроены от края до края, но автобус никогда не сворачивал на них. Но когда я смотрел в окно, возле которого сидел – в салоне я всегда занимал места у окна, никогда в проходе, – эти улицы виделись мне поистине бесконечными. Ряды утлых домов все тянулись и тянулись, многие из них скорее напоминали руины, а еще там было много приземистых, заброшенных бунгало.

В записанном на пленку монологе упоминались некоторые характерные особенности зараженного дома: «пыльные жалюзи, сквозь которые пробивался лунный свет, лампы с пустыми рожками, потертый ковер, усыпанный паразитами – мертвыми или едва живыми». Таким образом, голос на пленке описывал бунгало изнутри, а не снаружи. В свою очередь, дома, которые я столь пристально разглядывал, пока ехал в автобусе на работу и с работы, обращались ко мне сугубо внешней стороной – их интерьер я представлял лишь в воображении. Конечно, картина, будучи исключительно фантазией, получалась туманной, и магнитофонная запись не могла восполнить лакуны в ней. Точно так же сны, в которых я зачастую проникал в подобные дома, были размытыми. И все же ощущения и состояние ума, возникающее после этих воображаемых странствий в доме и снов о нем же, совпадали с теми, что я испытал в художественной галерее Далии, когда слушал кассету под названием «Дом с верандой». Это чувство транса, словно я совсем один нахожусь в невероятном мрачном и жалком старом бунгало властно передавалось мне голосом на пленке, который описывал тихий и уединенный мир, где человек существовал в состоянии гипноза, окончательного и безвыходного.

Когда я сидел на полу картинной галереи, прислушиваясь к голосу, звучавшему в огромных наушниках, у меня было ощущение, будто я не просто слышу слова начитанного в полудреме монолога, но и сам читаю их. Всякий раз, когда мне приходится читать слова на странице – любые слова на любой странице, – голос, который я слышу, произносящий слова в моей голове, всегда каким-то образом распознается как мой собственный, даже если то речь другого человека. Возможно, еще точнее будет сказать, что всякий раз, когда я читаю слова на странице, голос в моей голове – это мой собственный голос, который сливается со словами, которые я читаю, теряется в них. И наоборот, когда мне случается писать слова на странице, даже простую пометку или служебную записку в библиотеке, голос, который я слышу, диктующий эти слова, не похож на мой собственный – пока, конечно, я не прочитаю текст «для себя», и тогда все снова становится на свои места. Запись о доме с верандой была самым ярким примером этого феномена из всех мне известных. Несмотря на плохое общее качество пленки, искаженный голос, озвучивающий этот монолог, сливался (или терялся) с моим собственным, совершенно ясным голосом, звучащим в моей голове, хотя я слушал текст через пару огромных наушников, а не читал со страницы. Пока я ехал на автобусе домой из библиотеки, провожая глазами улицу за улицей, полную столь похожих на тот, что описан в монологе, домов, я сожалел, что не приобрел это произведение искусства сразу, или, по крайней мере, не узнал больше о нем от Далии, ведь в тот день ей звонили как никогда часто.

На следующий день на работе я буквально считал минуты до обеденного перерыва. Мне не терпелось вернуться в галерею и выведать все, что можно, о кассете, и в перспективе – сговориться о цене. Войдя в зал, я сразу бросил взгляд в тот угол, где накануне вечером на маленьком пластиковом столике стоял магнитофон. Он был все там же, и на меня накатило облегчение – хотя как будто бы хоть какой-то здешний экспонат мог появиться и исчезнуть за один день!

Я подошел к магнитофону, чтобы убедиться, что со вчерашнего дня ничего не изменилось. Проверил, на месте ли аудиокассета, просмотрел маленькую визитную карточку, где было отпечатано название экспоната. И тогда понял, что текст на ней другой. Новый монолог назывался «ЗАБРОШЕННАЯ ФАБРИКА С ЗЕМЛЯНЫМ ПОЛОМ И ГОЛОСАМИ».

Конечно, новая работа этого художника меня обрадовала, но одновременно меня переполняли дурные предчувствия из-за того, что сновидческий монолог о доме с верандой исчез, а ведь я хотел сегодня купить его и даже принес с собой большую сумму. В момент моего крайнего замешательства Далия появилась из-за занавеси, отделявшей переднюю и заднюю части галереи. Я планировал начать переговоры о покупке кассеты с совершенным равнодушием, но владелица галереи застала меня врасплох: я был сбит с толку, и меня разрывали противоречивые чувства.

– Что случилось с пленкой, что была здесь вчера? – Напряжение в голосе тут же выдало все мои желания и сыграло на руку Далии.

– Нет ее, – сухо ответила Далия, бесцельно прохаживаясь по галерее. Зеленая юбка и низ шарфа волочились за ней по полу.

– Как – нет? Она же часть экспоната! Была в том магнитофоне на столике!

– Да, была.

– И что, простояла всего один день – и пропала?

– Пропала.

– Кто-то ее купил, – сказал я, предполагая худшее.

– Нет, пленка не продавалась. Она была частью перфоманса. И ты, к слову, даже за него не заплатил.

Болезненное замешательство теперь добавилось к волнению и разочарованию, уже бушующим во мне.

– Но там не стоял ценник. Нигде не говорилось, что за прослушивание этого монолога надо платить, – объяснил я. – Она стояла там, как и все в этой галерее – да любой на моем месте подумал бы так же!

– Этот монолог, как ты его назвал, – запись эксклюзивная. А цена была указана на обратной стороне той карточки, где напечатано название. Точно такую же ты держишь в руке.

Я перевернул карточку обратной стороной, где значилось тем же почерком, что и на всех галерейных ценниках: «двадцать пять долларов»