Дмитрий Ахметшин - Дневник запертого в квартире, или Сердца Под Октябрьским Дождём [СИ]

Спенси поднял пистолет. Рука дрожала, как в лихорадке.

— Ну давай, — скорее подумал, чем прошептал учитель. — Сейчас самое время .

Но уродец не стрелял. Револьвер дёрнулся, дуло вонзилось глубоко под подбородок уродца. Глаза смотрели вверх, в небо, зрачки почти исчезли под веками и всё их место занимали белки с красными точками бликов. Спенси, застрелив себя, хотел свалить до окончания праздника, оставив грязную посуду и в стельку пьяных друзей.

— А ну стой! — крикнул Юра, потянувшись к револьверу.

И замер, так его и не коснувшись. По воде бежала рябь. Лодки беспокойно раскачивались, от той, что горела, поднимался чёрный дым. Но не он привлёк внимание Юры, а округлый предмет, что вспух на поверхности озера. Поднимаясь, он отрастил толстую шею, а потом и медные плечи. Все три иллюминатора сияли багровым; толстое стекло превращало догорающий дом в яркую красную точку, похожую на звериный зрачок.

Почувствовав что-то, Спенси опустил револьвер и, перегнувшись через подлокотник, посмотрел назад. Воздух со свистом вышел через его сжатые зубы, цыплячий пушок на голове зашевелился.

— Он выбрался из голубого пятна, — сказал Спенси почти с восхищением. — Я не слышал, чтобы такое хоть кому-то удавалось. Считается, что оно бездонно… и считается, что там, на дне, ты найдёшь Изначального. Есть ли здесь противоречие? Даже если так, при любом исходе мир людей тебя больше не увидит.

Но лосиный пастух думал иначе. С рукавов резинового костюма свисали водоросли, улитки лепились к его груди целыми гроздьями. Он размахивал руками, через силу переставляя ноги, и ленивые чёрные волны, напоминающие о нефтяных разливах, расходились от него полукругом. Обошёл пирс, и болезненно-синюшная голая нога — свинцовые сапоги остались там, на дне — вырвалась из плена грязи, с хрустом сломав ледяную корку на земле. Направился к ним. Вот он почти рядом.

Спенси вскинул пистолет, прицелился, выстрелил. Судя по всему, он был неплохим стрелком (Юра не был уверен, что вообще попал бы из такого оружия в человека), так как попал прямо в сердце. На груди водолаза появилась небольшая круглая дырочка. Рот карлика скривился в ухмылке, когда оттуда толчками начала выбиваться кровь. Но эта ухмылка не просуществовала долго; лосиный пастух в несколько размеренных широких шагов преодолел разделяющее их расстояние, опустил на голову Спенси руку в варежке и с влажным хрустом сжал. Крошечное тельце вздрогнуло и поникло (учитель наблюдал это уже с земли, куда бросился навзничь, перепуганный до смерти). Коляска с мёртвым телом, тихо скрипя осями, съезжала в озеро, а потом, уперевшись в брошенное кем-то весло, застыла.

Потом водолаз (он был жив… удивительно, но он был жив) повернулся к троице, приблизившейся к пирсу. Услышав шум, все трое, стеная, направились в сторону лосиного пастуха. Кожа слезала с них как с варёной индейки, глаза залепила копоть. Копатель, который казался крепче других, несмотря на то, что левая рука его полностью сгорела, вырвался вперёд.

И снова брызнула кровь, и снова влажный хруст, оставляющий на языке кисловатый привкус. Юра зажмурился.

Когда он открыл глаза, три тела лежали рядком, как уложенные руками прилежного первоклашки счётные палочки. Поискав глазами фигуру в водолазном костюме, Юра прежде всего заметил нечто другое, заставившее его вновь нервно двигать языком в попытке побороть приступы тошноты. Мимо четырёх трупов и одного чудом выжившего человека волокла своё тело упитанная змея. Хвост её терялся где-то в озере. Юра проследил глазами и обнаружил, что змея вцепилась в шлем лосиного пастуха, который сейчас шагал вдоль восточной стены дома… Нет, это не змея — шланг для подачи воздуха, пусть и похожий на тело пресмыкающегося. На другом его конце должна находиться какая-то кислородная ёмкость, которой, конечно, на дне озера быть не должно.

Что по нему могло подаваться? Не кислород… тогда что? И откуда? «С самого голубого пятна, — подумал Юра. — Из сердца великой глотки, как ни глупо это звучит. Или лучше сказать — из сердца Изначального?»

Придерживаясь за ствол чахлой берёзы, он встал. С всё той же королевской неспешностью лосиный пастух поднялся по ступеням веранды, крыши которой уже не было. Пол рушился под его ногами, но он упрямо шёл вперёд, разгребая себе проход и с нечеловеческой силой ворочая горящие брёвна, а шланг, будто боясь отстать, тащился следом, иногда свиваясь в кольца. Он пульсировал, частично двигаемый вперёд усилиями водолаза, частично сокращением собственных мышц.

Башня, тихо вздохнув, рассыпалась. Её пламенеющий контур непостижимым образом ещё мгновение висел на фоне тёмного неба. Водолаз скрылся в доме, крыша которого тоже обрушилась. Что он хочет делать? Найти выживших?

Скорее, удостовериться, что никто не выжил.

Вряд ли Юра Хорь мог себе объяснить, что заставило его подняться на ноги и пойти следом. Наверное, надежда получить ответ, — каким бы он ни был. Ощущение, что жизнь уже кончилась, и отныне судьба ему — призраком скитаться по полям и болотам, завывать в стогах сена и мутить заводи. Может, поэтому лосиный пастух прошёл мимо, проигнорировав грохот его сердца, без сомнения, самый громкий на много километров вокруг?

Юру это не устраивало. Он не думал заявлять о себе, лишь хотел удостовериться, что волшебное исчезновение жены, которому стал свидетелем стучащий от холода зубами преподаватель старших классов, — галлюцинация, и Алёна действительно где-то глубоко, а в телесном ли воплощении или нет, не важно. У кого спрашивать, что ждёт нас у порога смерти как не у больного угрюмого старика, доживающего свои деньки под капельницей?

Снова жарко. Вдоль позвоночника побежали мурашки. Юра попробовал было сунуться туда, где раньше была гостиная, но едва не обварил себе лицо. Он не увидел даже тела Натальи; только камин, словно угрюмая средневековая часовня, постройка в постройке, гордо реял среди огненных струпьев. Пульсирующая кишка тянулась через весь зал. Огонь, похоже, не причинял ей вреда. Коснувшись её, Юра ощутил тёплую, животную вибрацию.

Выскочив наружу, он остудил лицо в холодных листьях папоротника, а руки — в островке снега, уже схватившегося ледяной коростой. Впитывающаяся через поры кожи вода шептала ему на разные голоса: уходи… беги отсюда, забудь всё что видел. Но Хорь знал, что не может уйти. Он обошёл горящее здание и оказался у чёрного хода, где стоял на оплавившихся шинах грузовик. Из-под него разбегались мыши; сделав передышку, они спешно покидали место, бывшее родным для сотен и сотен поколений, и отправлялись в чёрные леса на поиски нового пристанища. Дверь слетела с петель и громыхала под ногами.

Юра остановился, увидев водолаза, стоящего к нему правым боком, лицом к стене, словно кукла, у которой кончился заряд. Лосиный пастух думал . Молодой учитель почти видел этот странный мыслительный процесс, похожий на мучительные роды; он ощущался как зона замирающего времени вокруг одетой в медный (сейчас золотисто-красного цвета) колпак головы. Почувствовал зуд, будто тысячи муравьёв рванули вверх по телу от внутренней поверхности бёдер к скулам. Это была какая-то другая, чужеродная форма мысли, настолько сильно влияющая на окружающую среду, что Юра не мог её не ощущать.